- Прописана по адресу: Москва, улица Щербаковская: ну и так далее, - он убрал паспорт в ящик стола. - Ясненько. Вот видишь как всё просто, а ты боялась: Ну а теперь раздевайся.
- Отдайте паспорт, - жалобно протянула Вика.
- Нет уж, детка, паспорт твой полежит пока здесь. И не заставляй меня повторять дважды, я этого не люблю.
Вероника покорно сняла пиджак. Потом освободилась от блузки и начала расстёгивать лифчик. Через какое-то время он последовал вслед за пиджаком и блузкой, а выплеснувшиеся на свободу груди заколыхались в ритме медленного танго. В это время продолжающий рыться в сумочке Боб выудил оттуда её студенческий.
- Ты учишься в МГУ?
- Да, - теперь таиться было бессмысленно.
- Ясненько, ясненько. А на каком отделении? - Боб пытливо посмотрел на неё и, заметив, что она замешкалась с туфельками, добавил с издёвкой: - Я надеюсь, мои вопросы не помешают тебе раздеваться дальше.
- История искусств. - Сбросив туфельки, Вика принялась за юбку.
- Искусствовед? - Ребята переглянулись. - Что ж, это пикантно вдвойне.
Сняв юбку, Вика осталась в розовых прозрачных колготах и ажурных трусиках-бикини. Она принялась было за них, но Боб неожиданно остановил её.
- Хватит, хватит.
Вероника оторвала глаза от пола и посмотрела на Боба. Он встал с места, его кавказские, чуть бараньи глаза были налиты кровью, рот - полуоткрыт. Он подошёл к ней. Потные ладони потрепали её грудь, прошлись по стройному стану и затянутым в колготки ножкам. Потом скользнули чуть выше и, забравшись под трусы, принялись жадно лапать девушку: Впившись в трусики с боков, Боб изо всех сил потянул их вверх. Медленно, со смаком. Ажурная ткань натянулась, затрещала, но Боб не ослаблял хватки. Стянутые в жгут трусики впивались Веронике между ног, входили в пизду, разрезая её пополам. Наконец, когда боль была уже нестерпимой, раздался треск рвущегося материала: Два взмаха перочинным ножом и перерезана резинка, ещё кое-как удерживавшая трусики. Прошелестев меж ног своей хозяйки, они оказались в волосатых лапах Боба. Взгляды мужчин, как по мановению волшебной палочки, вперились в тёмный треугольничек волос, дразнивший их до тех пор из-под бикини.
А по щекам Вики неудержимо катились горькие слёзы бессилия, боли и унижения: Её швырнули на стол. Получив несколько хороших оплеух, она и не пробовала сопротивляться. Колготы были по-прежнему на ней, и она, пытаясь, по указанию Боба, сделать меж ног дырку, с отчаянностью обречённой царапала, тянула в стороны эластичный материал. Взоры мужчин жалили ей грудь, бёдра, живот. Не убранные со стола окурки, хлебные крошки, шелуха от семечек неприятно кололи голую спину, въедались в кожу: Наконец ей удалось зацепить ногтями шов и сделать небольшое отверстие, расширить которое уже не составляло труда.
Плотоядно поглядывая на распростёртое перед ним девичье тело, Боб влез на стол и расстегнул ширинку. У Вики перехватило дыхание. Не в силах больше наблюдать за всеми этими приготовлениями, она закрыла глаза. Само ожидание унижения превращалось в не меньшое унижение.
Пробороздив низ её живота, мужской член упёрся в наружные губы пизды, а затем ухнул со стоном внутрь. Вика ещё сильнее зажмурила глаза и закусила губу. В комнате воцарилась напряжённая тишина, нарушаемая лишь мерным поскрипыванием стола и кряканьем Боба. Секунды тянулись невыносимо медленно: Наконец Боб замер и, кое-как спустив, скатился с неё вниз. После него были его дружки, сначала один, потом второй. Первый, перед тем как вскарабкаться на стол, неторопливо затушил об её ляжку горящую сигарету. Прожгя колготки, она оставила на белоснежной коже алое пятно ожога. Вероника вскрикнула от нестерпимой боли, но мужиков это почему-то очень развеселило, и все громко загоготали: Последним был толстяк, и завершил круговую снова Боб.
Вика лежала неподвижно, не открывая глаз. Казалось, всё её тело с ног до головы вымазано густой чёрной грязью. Она была противна самой себе. Отвращение и стыд нестерпимо давили на виски, заполняя их тупой бесформенной болью.
- Вставай, приехали, - донеслось откуда-то издалека. В первое мгновение Вероника не сообразила, что это относится к ней, и, лишь когда тот же ехидный голос прозвучал ещё раз, открыла глаза и приподнялась на своём импровизированном ложе.
Мир рухнул, обезумел. Огненные колёса ламп буйствовали над головой, поверхность стола покачивалась, словно корабль на волнах, а вокруг, в пелене бьющего в нос пряного запаха мужского семени, неумолимо маячили физиономии её мучителей: Постепенно однако окружающая действительность стала принимать менее фантасмагорический облик. Огненные колёса остановились и превратились в самые обыкновенные лампы, стол тоже перестал ходить ходуном, но вместе с ощущением реальности пришло и ощущение боли. Вика была разбита и морально, и физически.
Опустошённая и подавленная, она сидела неподвижно, на зная, что делать. Прошло ещё Бог знает сколько времени, прежде чем ей пришло в голову одеться.
Она сползла со стола. Несколько шагов, которые пришлось сделать, оказались настоящей мукой для её истерзанного тела, но со стороны она выглядела, должно быть, очень смешно, ибо каждое её движение сопровождалось диким хохотом. Одежда была усыпана пеплом, а на лифчике красовалась смачная харкотина. Но Вероника не видела её. Нацепив лифчик, она долго пыталась застегнуть его дрожащими руками;
Потом, балансируя на одной ноге, стала лихорадочно натягивать туфельки, но перепутала ноги и в конце концов, потеряв равновесие, упала. Подняться вновь она уже не могла. Сложившись калачиком, Вика уткнулась лицом в колени и дала волю долго сдерживаемым слёзам:
1 2 3 4