не доводи, пожалуйста, семью племянника Молчанова до бесконечного раздора. Ты выгнал из дому Марину; им с матерью некуда деться было. В городе, тебя боясь, никто их не примет. Я бы рад их душой принять, да сам с сестрой и с матерью едва мещусь: ну они, разумеется, к Молчанову пошли; а ведь тебе и без того известно, что весь народ в одно про них твердит и путает Марину с Ваней. Теперь он их вчера приютил, а это до семейных уже дошло, и в доме ад настал.
Князев. Ага! и ад уже настал? Чего ж бы, кажется? То ездила туда кататься, теперь живет: не велико различье.
Дробадонов. Будь миротворец - вороти ты этот дом старухе.
Kнязев (долго глядя в глаза Дробадонову). Калина Дмитрич! Что ты дурак или родом так?
Дробадонов. Послушай, Фирс Григорьич! Ругательством твоим не обижаюсь. Я не дурак, я совесть у меня чиста, и таким меня мир знает. Я беден, да в свою меру уважают меня люди. Ты меня не обидишь, да ты мне и не страшен: я не боюсь тебя. А я тебя по-христиански прошу и советую тебе: опомнись, Фирс Григорьич, сделай хоть что-нибудь доброе: пусть не все же боятся - пусть хоть кто-нибудь тебя и любить станет.
Князев. А мне, любезный, это все равно: люби не люби, да почаще взглядывай.
Дробадонов. Положим, что и тут ты прав; но ты подумай, что говорят-то о тебе.
Князев. Плюю!
Дробадонов. Ну отчего бы тебе те злые речи не закрыть добрым делом, чтобы сказали, что и у Князева душа есть?
Князев. Плюю на то, что говорили; плюю и на то, что скажут.
Дробадонов. А ты не плюй.
Kнязев. Что-о-о?
Дробадонов. Не плюй - вот что. Погода поднимается: неравно назад откинет, в свою рожу плюнешь. (Подходит с значительной миной.) Говорят, будто ты утопил Максима Молчанова.
Князев. (с притворным удивлением). Неужто?
Дробадонов. Говорят, что когда Максим Петрович написал духовную, где, обойдя всю женину родню, завещал сына в опеку тебе с Мякишевым, ты никак дождаться не мог, когда придут к тебе в руки миллионы.
Князев. Ишь какой шельма народ пронзительный: ничего от него не утаишь.
Дробадонов (подходя еще ближе). Говорят, что раз, когда вы купались втроем - ты, он, да Алеша Брылкин, - ты взял и начал окунать Максима Петровича Молчанова, да и заокунал шутя; а как его заокунал, тогда бросился за Брылкиным Алешей, чтобы и свидетеля не было. Тот уходил, молился, плакал; но ты и с ним покончил. Максим Молчанов потонул, и не нашли его. А Алешу ж Брылкина хоша и вынули и откачали, да что по нем! Уж он тебе не страшен: он с ума сошел и поднесь остался сумасшедшим и бродит в рубище; (махнув рукой) да в том, может быть, его и счастье, что он в рассудке помешался, а то ты бы и его спровадил.
Князев. Скажи пожалуйста... совсем бы уголовщина, кабы доказательства не Окой снесло.
Дробадонов. Что по Оке несет, то в Волгу попадает, и Волгою всю Русь проходит, и широкому Каспию жалуется. Не кичись, что доказательств нет: былинка, травка шепчут их и господу и людям. Припомни: Валаам ослицею был обличен!
Князев. Да ты это что пришел мне здесь читать! Я, брат, к попу хожу.
Дробадонов. Я тебе сказываю, что народ говорит.
Князев. А я тебе говорю, что я на это плюю.
Дробадонов. Плюй, плюй, да уж к сему по крайности не согрешай. Наш день сел в беззакониях за горы, и ноне суд не прежний. Гляди, неровен час, всплывут и старые грехи.
Князев (взволнованно). И ты про новый суд! Холера это, что ли, этот суд, что все вы так про него заговорили?
Дробадонов. Для иных холера.
Князев. А ты знаешь, что кто холеры не боится, того сама холера боится. Знать не хочу я этого суда!.. Я не пойду на этот суд, где... тебя и всякого другого такого скота посадят судить меня.
В раскрытом окне появляется смотрящий из купы сирени темного сада Алеша
Босый.
Я никого не боюсь; я ничего не "боюсь; я холеры не боюсь, чумы не боюсь, тебя не боюсь, суда не боюсь и сатаны со всей преисподней.
Алеша (унисоном протяжно). Утону!.. Ка-ли-и-на Дми-и-трич! Во-озьми меня отсю-ю-да. Здесь... страшно... Утону...
Князев (вздрогнув). Что это! Вы меня пугать задумали! (Алеше.) Прочь, чучело!
Алеша, вскрикнув, убегает.
Дробадонов. Ах ты, ругатель! Гордыня-то тебя куда уносит. Сейчас ты ничего на свете не боялся, а вот безумный старичок забрел - и ты вздрогнул. Чего ты на меня остребанился? ведь я видел, как ты задрожал... Не я его подвел сюда, а, может, это бог его послал, чтобы напомнить грех твой. Не пожалел отца ты, Фирс Григорьич, - пожалей хоть сына. Боясь тебя, никто на двор Гусляровых не пускает жить; у меня вся хата с орех, да мать с сестрами, и тем места нет, - им некуда деться, кроме Молчанова. Не доводи до этого. Не делай ты худой огласки. От того, что Марину взял Молчанов, великая беда может родиться. Верни им домик, где они жили, а если честью воротить не хочешь, так вот тебе Молчанов шлет три тысячи рублей за этот домик. (Вынимает пачку ассигнаций и кладет их на стол.) Возьми и выдай купчую, чтоб жили там, где жили.
Князев. Тьфу, пропасть! Да что ж это такое: везде на всякий час, во всякий след Молчанов! Ему о них что за забота?
Дробадонов. Что ж, старуха мамкою его была, а молодайка в их доме выросла, они детьми играли вместе... он человек богатый, не мот, не пьяница, не расточитель... куда ж ему девать?
Князев (подпрыгнув). Что ты сказал? что ты сказал? какое слово?
Дробадонов, Я говорю, что его достатки миллионы, а он не пьяница, не расточитель.
Князев (про себя). Расточитель! (Распрямляясь.) Фу-у! батюшки! Орлу обновилася юность! (Громко Дробадонову.) Постой, постой!.. Да, хорошо... я дом продам - на что ж он мне? он мне не нужен, продам и завтра выдам крепость... Но постой же, братец, ведь это так нельзя. Живой человек живое и думает, и там кто его знает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34