Но княгиня снесла и ответить Смарагду не сумела.
Епископ Смарагд был человек раздражительный и резкий, и если ходящие о его распрях с губернаторами анекдоты не всегда фактически верны, то все они в самом сочинении своём верно изображают характер ссорившихся сановников и общественное о них представление. Князь Пётр Иванович Трубецкой во всех этих анекдотах представляется человеком заносчивым, мелочным и бестактным. О нем говорили, что он “петушится”, – топорщит перья и брыкает шпорою во что попало, а покойный Смарагд “козляковал”. Он действовал с расчётом: он, бывало, некое время посматривает на петушка и даже бородой не тряхнёт, но чуть тот не поостережётся и выступит за ограду, он его в ту же минуту боднёт и назад на его насест перекинет.
В кружках орловского общества, которое не любило ни князя Трубецкого, ни епископа Смарагда, последний все-таки пользовался лучшим вниманием. В нем ценили по крайней мере его ум и его “неуёмность”. О нем говорили:
– Сорванец и молодец – ни Бога не боится, ни людей не стыдится.
Такие люди в русском обществе приобретают авторитет, законности которого я и не намерен оспаривать, но я имею основание думать, что покойный орловский дерзкий епископ едва ли на самом деле “ни Бога не боялся, ни людей не стыдился”.
Конечно, если смотреть на этого владыку с общей точки зрения, то, пожалуй, за ним как будто можно признать такой авторитет; но если заглянуть на него со стороны некоторых мелочей, весьма часто ускользающих от общего внимания, то выйдет, что и Смарагд не был чужд способности стыдиться людей, а может быть, даже и бояться Бога.
Вот тому примеры, которые, вероятно, одним вовсе неизвестны, а другими, может быть, до сих пор позабыты.
Теперь я сначала представлю читателям оригинального человека из орловских старожилов, которого чрезвычайно боялся “неуёмный Смарагд”.
В то самое время, когда жили и враждовали в Орле кн. П. И. Трубецкой и преосвященный Смарагд, там же в этом “многострадальном Орле”, в небольшом сереньком домике на Полешской площади проживал не очень давно скончавшийся отставной майор Александр Христианович Шульц. Его все в Орле знали и все звали его с титулом “майор Шульц”, хотя он никогда не носил военного платья и самое его майорство некоторым казалось немножко “апокрифическим”. Откуда он и кто такой, – едва ли кто-нибудь знал с полною достоверностью. Шутливые люди решались даже утверждать, что “майор Шульц” и есть вечный жид Агасфер или другое, столь же таинственное, но многозначащее лицо.
Александр Христианович Шульц с тех пор, как я его помню, – а я помню его с моего детства, – был старик, сухой, немножко сгорбленный, довольно высокого роста, крепкой комплекции, с сильною проседью в волосах, с густыми, очень приятными усами, закрывавшими его совершенно беззубый рот, и с блестящими, искрившимися серыми глазами в правильных веках, опушённых длинными и густыми тёмными ресницами. Люди, видевшие его незадолго до его смерти, говорят, что он таким и умер. Он был человек очень умный и ещё более – очень приятный, всегда весёлый, всегда свободный, искусный рассказчик и досужий шутник, умевший иногда ловко запутать путаницу и ещё ловчее её распутать. Он не только был человек доброжелательный, но и делал немало добра. Официальное положение Шульца в Орле выражалось тем, что он был бессменным старшиною дворянского клуба. Никакого другого места он не занимал и жил неизвестно чем, но жил очень хорошо. Небольшая квартира его всегда была меблирована со вкусом, на холостую ногу; у него всегда кто-нибудь гостил из приезжих дворян; закуска в его доме подавалась всегда обильная, как при нем, так и без него. Домом у него заведовал очень умный и вежливый человек Василий, питавший к своему господину самую верную преданность. Женщин в доме не было, хотя покойный Шульц был большой любитель женского пола и, по выражению Василия, “страшно следил по этому предмету”.
Жил он, как одни думали, картами, то есть вёл постоянную картёжную игру в клубе и у себя дома; по другим же, он жил благодаря нежной заботливости своих богатых друзей Киреевских. Последнему верить гораздо легче, тем более что Александр Христианович умел заставить любить себя очень искренно. Шульц был человек очень сострадательный и не забывал заповеди “стяжать себе друзей от мамоны неправды”. Так, в то время, когда в Орле ещё не существовало благотворительных обществ, Шульц едва ли был не единственным благотворителем, который подавал больше гроша, как это делало и, вероятно, доселе делает орловское православное христианство. Майора хорошо знали беспомощные бедняки Пушкарской и Стрелецкой слобод, куда он часто отправлялся в своём куцем коричневом сюртучке с запасом “штрафных” денег, собиравшихся у него от поздних клубных гостей, и здесь раздавал их бедным, иногда довольно щедрою рукою. Случалось, что он даже покупал и дарил рабочих лошадей и коров и охотно хлопотал об определении в училище беспомощных сирот, что ему почти всегда удавалось благодаря его обширным и коротким связям.
Но, помимо этой пользы обществу, Шульц приносил ему ещё и другую, может быть не менее важную услугу: он олицетворял в своей особе местную гласность и сатиру, которая благодаря его неутомимому и острому языку была у него беспощадна и обуздывала много пошлостей дикого самодурства тогдашнего “доброго времени”. Тонкий и язвительный юмор Шульца преследовал по преимуществу местных светил, но преследование это велось у него с таким тактом и наивностью, что никто и думать не смел ему мстить.
1 2 3 4 5 6 7 8