– День добрый! – громко сказал Гуров.– Добрый, – ответили из-под машины, и из ямы вылез мужчина в аккуратнейшем чистеньком комбинезоне, какие порой можно видеть в зарубежных фильмах.Механик был немолод, лет пятидесяти, строен и худощав, с седыми волосами и бледным интеллигентным лицом.– Здравствуйте, – он вытирал руки ветошью, смотрел доброжелательно. – Какие проблемы?– Пустяки, – ответил Гуров, взглянул на сверкающие туфли, затем на белоснежную рубашку механика. – Хочу поменять роскошные восьмилетние «Жигули» на вашу развалюху.– Можно обсудить. А доплату потребуете в валюте или согласитесь на рубли?Механик придирчиво осмотрел свою белую ладонь, убедился, что она чистая, протянул руку, представился:– Романов, Александр Сергеевич. Местный механик и прислуга за все.– Гуров. Лев Иванович. Отдыхающий.Они пожали руки и не понравились друг другу с первого взгляда.Фамилия императора, имя и отчество – великого поэта, руки – карточного шулера, а взгляд – завязавшего алкоголика, думал Гуров.Сын, племянник, скорее всего зять. Плащ и костюм из Германии, туфли финские или шведские, определил Романов. И угадал: Гуров был одет в вещи, привезенные отцом. Тренажеры, сауна, массажисты, минимум спиртного. В общем, номенклатура последнего разлива, закончил свои размышления Романов и сказал:– Очень приятно.– Очень приятно, – кивнул Гуров, достал из одного кармана фляжку с коньяком, а из другого – два бумажных стаканчика, не спрашивая согласия, он сунул стаканчик в руку механика. Разлил коньяк. – Со знакомством, Александр Сергеевич.Романов взглянул на часы, время для коньяка было неподходящее, но пожал плечами и выпил. «Я ошибся, – думал Романов, – парень не родственник и не функционер, слишком свободен и развязен. Журналист».Фляжка, стаканчики и темп были фирменным номером Гурова. Человек, прилюдно выпивающий с утра, да еще с первым встречным, не воспринимается всерьез. Хотя такая домашняя заготовка для данного индивида может оказаться и грубоватой.– Давно прописались в этой дыре? – спросил Гуров.– Послезавтра третий день.– Вернулись из-за бугра спасать перестройку?– Сейчас каждый солдат должен вернуться в строй.– Как машинный парк в ООН? Безуспешно пытаются достать наши двадцатьчетверки?– У богатых свои причуды.Гуров разлил остатки коньяка, спрятал серебряную фляжку, кивнул на «мерседес»:– Ваш?Механик взглянул на свои сверкающие импортные туфли, приподнялся на носках, усмехнулся.Машина принадлежала Романову, но он почему-то решил соврать:– Я не похож на механика? Типичное совдеповское мышление, – он пригубил коньяк, затем быстро выпил. – В дальнейшем прошу не угощать.Гуров не умел обижаться, но «совдеповское мышление» его царапнуло. Алкаш. Работал за рубежом, выгнали за пьянку. А может, он, как и я, лишь представляется. Да уж больно тонко, импортный комбинезончик, начищенные туфли, рубашечка белее девственного снега, реабилитируется за прошлое.– Мы не виновные, лишь потерпевшие, – Гуров развел руками. – А что с иностранцем?– Известно, с сахаром сейчас перебои, – механик огладил лакированное крыло «мерседеса». – Добрый человек подкормил, подсыпал сахарку, теперь чистить, продувать… Морока.– Да, мир не без добрых людей! – согласился Гуров и кивнул. – Был рад, еще встретимся.Гуров направился к выходу, успел увидеть, как Александр Сергеевич Романов тяжело оперся на капот, другой рукой вытер испарину.«Совсем плохой», – решил Гуров.Когда гравий под его ногами перестал скрипеть, «механик» выпрямился, усмехнулся и закурил. «Не верь данайцам, дары приносящим. Не верь человеку, который протягивает тебе пустые ладони. Он слишком прост, этот супермен. А может, я на воду дую? В любом случае первую встречу я выиграл, но впредь общение с этим типом следует ограничить». А полковник о новом знакомом забыл, начал философствовать. «Страну наводнили добрые лица, то глаз ближнему выколют от скуки, то голову проломят для разнообразия, сейчас сахарку не пожалели, в машину сыпанули, а могли бы самогонку на нем изготовить, и не жмотничает широкая натура русская. А тысячи и тысячи, ЭВМ начнет считать – сломается, мужиков в расцвете сил заседают в парламентах, фракциях, комиссиях в Кремле и жэках и принимают судьбоносные решения». Гурова давно интересовало, какой процент из беспрерывно заседающих «истинно верующие»? Не в Бога, а в социализм, с лицом или без оного, в метод, в черта, дьявола, в какой-нибудь результат. Не могут же они поголовно быть прожженными циниками и лишь своим сегодняшним благополучием жить. Это с одной стороны. А с другой, они не могут быть все дураками и не понимать: сколько не сиди и не голосуй, ни одно зерно не прорастет, ни один тюбик зубной пасты от голосования на прилавке не появится. Однако сидят и голосуют. Феноменально!«Все только критикуют. И ты, Гуров, только критикуешь. А конструктивные предложения? Но я критикую в свободное от работы время, – оправдал себя полковник и тут же уличил: – но выступаешь не с трибуны, под одеялом. А если дать тебе трибуну? А я лишь сыщик, свое дело исполняю. Одни на трибунах толкутся, другие – в очередях, а в стране даже не преступность, а вандализм, и ни края, ни решения не просматривается. Если у нас в экономике наводят порядок такие же партайгеноссе, что и в милиции, все кончится катастрофой. Как же мы дошли до жизни такой?»Мысли эти преследовали Гурова постоянно. Он отмахивался от них, и тогда они погружались в глубину сознания, но потом снова выскакивали на передний план и долбили изнутри по черепу, словно пытались вырваться, улететь и освободить его от этой непроходящей боли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9