Именно поэтому я позволю себе утверждать, что циник не разрушитель, он созидатель, он пытается созидать самого себя через отрицание всего, чему он себя противопоставляет. Оскверняя ценности и устои, подвергая их остракизму и осмеянию, он не столько заботится о ложности или истине каких-то положений, сколько о том, чтобы быть, чтобы ощущать самого себя, чтобы не потерять то, что он ощутил когда-то, в свои три года: он не элемент массы, он – это он! Впрочем, тут есть существенная трудность, поскольку, отрицая все и вся, он не создает ничего, что бы можно было назвать им.

Делать противоположное – тоже вид подражания.
Лихтенберг

Циники кажутся похожими на трудоголиков, верующих и борцов, на самом же деле если для последних персонажей вся их деятельность – это способ занять собственные силы, оттеснить на второй план жизненные проблемы, отрешиться таким образом от подлинной реальности, окунувшись в мир виртуальной игры, то циники, напротив, представляют собой самых отъявленных реалистов. Это народ, не бегущий с родной земли, но требующий ему ее вернуть, требующий и готовый сражаться за это.
Впрочем, постепенно это благое начинание обретает формы отчаянного невротического поведения, цинизм выливается в стиль жизни, истинные цели ретушируются, поступки человека превращаются в театральное действо. Он обзаводится массой сценических, театральных поз, декораций, костюмов и проч. Почему это происходит? Потому что с самого начала тактика, избранная циниками, была неверной, и до невроза и здесь, что называется, рукой подать.

Гений и злодейство
Герой пушкинских «Маленьких трагедий» задается вопросом о совместимости гения и злодейства. Вопрос этот риторический, поскольку все определяется обстоятельствами. Резерфорд, Кюри, Эйнштейн, Бор, Гейзенберг, Сахаров – люди безусловно гениальные, и спорить по этому поводу бессмысленно, но именно благодаря им стали возможны взрывы в Хиросиме и Нагасаки, гонка вооружений и чернобыльская авария. В этом пушкинском вопросе скрыта и еще одна крайне существенная проблема.
Как быть человеку, ощущающему себя носителем оригинального взгляда, когда общество традиционно тяготеет к тенденциозности? Если он ощущает себя особенным, то нуждается в том, чтобы к нему относились соответствующим образом. Однако каждый из нас ощущает себя особенным, более того, каждый из нас уверен, что именно его точка зрения правильная, истинная. Поэтому у человека, одаренного оригинальным взглядом (или считающего свой взгляд таковым), нет никакого шанса быть признанным в том виде, в котором он хочет этого.

Мир существует не ради ваших ожиданий, так же как и вы живете не ради ожиданий мира. Мы соприкасаемся друг с другом благодаря искренности своего существования, а не благодаря намеренному налаживанию контакта.
Фредерик Пёрлз

Тут-то и завязывается драма. Постепенно такой человек оказывается озабочен не столько тем, чтобы сделать этот свой оригинальный взгляд «новым видением», «действительным событием», сколько тем, чтобы быть признанным в качестве носителя соответствующего нового, перспективного взгляда. Но своими глазами чужих перспектив не увидишь, как бы хороши они ни были, поэтому носителю оригинального взгляда рассчитывать на признание нечего. Есть один выход, чтобы тебя поняли и оценили: необходимо воплотить в жизнь эту оригинальную идею, т.е. надо работать.
Например, если бы Пушкин вместо труда над своими бессмертными произведениями принялся бы сразу искать всеобщего признания, то никто и никогда бы не назвал его «солнцем русской поэзии» и «создателем современного русского литературного языка». История отвела бы ему роль его героя Онегина – баловня судьбы, циника, который многого хотел, но так ничего и не сделал: «Отступник бурных наслаждений, Онегин дома заперся, зевая, за перо взялся, хотел писать – но труд упорный ему был тошен; ничего не вышло из пера его, и не попал он в цех задорный людей, о коих не сужу, затем, что к ним принадлежу».
Как ни странно, среди нас множество таких Онегиных, а также Печориных, Раскольниковых, Чацких, Базаровых, Обломовых и прочих циников, которые отрицают существующее, а если и предлагают нечто новое, то лишь в качестве голых «прожектов». Впрочем, часто их не хватает даже на это. Им кажется, что они-то знают, как правильно организовать государственную политику, как провести кардинальные реформы, изменить мироустройство, перековать человечество.

Самосозерцание – бич, который усугубляет неразбериху в уме.
Теодор Ретке

Но дай им возможности, о которых они просят, и все их прожекты лопнут, как мыльный пузырь. Может быть, ощущая это, а может быть, просто побаиваясь, они так и остаются в тени – тем жирафом, которому якобы видней. Ощущая собственную инаковость, особые дарования и способности, они жаждут признания, но ожидают, что оно как-нибудь само собой свалится им с неба, просто потому, что они такие.
Этих персонажей нетрудно узнать: ничто не бывает для них хорошо, а тем более восхитительно и прекрасно. Все, на что падает их взгляд, подвергается осмеянию или, в лучшем случае, скептическому сомнению. Для них не существует авторитетов, кроме формальных, а если они и есть в их сознании, то лишь для красного словца, для возможности апеллировать к данному имени: «Так думали только два человека: я и Кант». Это выглядит забавно, но большинство людей, конечно, раздражается. Всеобщее раздражение только усиливает амбиции нашего циника и вряд ли сподвигнет его на работу, чтобы доказывать свою исключительность делом, а не опровергать едкими сентенциями устоявшиеся взгляды и признанные авторитеты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83