Эскимос, попав в такую передрягу, крикнул бы: «стоп!» — и поискал бы укрытие. Но я предвидел такую ситуацию. Моя обувь была снабжена шипами, позволявшими удерживаться на льду. Я пошел вперед, привязав ремень одним концом к своему поясу сзади, а другим — к средней постромке, между Кидом и Бальди. Перси тоже прикрепил к себе своего вожака, а потом ухватился за задок моих нарт. Определив курс, мы двинулись к другому берегу, который был не далее трехсот метров. По счастливой случайности мы выехали как раз на вешку, отмечавшую почтовую трассу; из-под снега выглядывала лишь ее черная верхушка.
Снова попав на колею, я поехал вперед, а Перси следовал за мною по пятам. Посмотрели бы вы, как мои молодые псы, бежавшие впереди, взбирались по холму Топкок в самый разгар пурги! Чудеса! И хотя путь шел вверх, они мчались так, что я с трудом переводил дух. Собаки были совершенно белыми от снега и льда, но ни на шаг не сбивались с тропы, несмотря на пургу. Я никогда не видел ничего подобного.
Очень довольный, я пробивался таким манером сквозь метель, но вдруг моя упряжка сделала поворот под прямым углом. В снежном вихре я различил возле Бальди какого-то мужчину. Пока я пытался стряхнуть с ресниц облепивший их иней, этот парень схватил Бальди за ошейник и бегом повел всю упряжку в хижину рядом с тропой, а вслед за нами туда ворвалась упряжка Перси, и все сбились в одну кучу. Ну и теснотища! Семнадцать собак, двое нарт и три человека в лачуге, где с трудом уместилась бы ручная тачка!
— Черт вас дери, что это вы делаете? — заревел я, обращаясь к этому типу, из-за которого мы попали сюда. Я его знал — это был некто по прозвищу Кривой.
Он, запинаясь, со смущенным видом пробормотал, что пришел из лесу, с другой стороны холма, подгоняемый пургой, и испугался, что мы не совладаем с такой непогодой… Это была гнусная ложь. Решать, как поступить при подобных обстоятельствах, мог только я. Это была моя забота, мое дело, а не его!
— Вот я и встал на тропе и поджидал вас, чтобы помочь найти убежище! — добавил он.
Роль доброго самаритянина была так хорошо им разыграна, что Перси даже поблагодарил его. Но я отлично знал, что это был агент шайки номских любителей держать пари, шайки, сделавшей крупные ставки на другие упряжки. Я догадался, что эта банда подкупила его, поручив задержать меня во что бы то ни стало. Вот почему я отнюдь не был с ним вежлив, распутывая сбрую своих собак.
— Открой дверь и выпусти нас!
Вместо того чтобы дать нам выйти, он загородил дверь и кинул на меня злобный взгляд. Вероятно, ему щедро заплатили за эту грязную работенку, и у него не было никакого желания потерять свои деньги.
Я размахнулся и щелкнул бичом над спинами собак, не беспокоясь о том, не заденет ли Кривого этот удар.
— Прочь с дороги, негодяй!
В бешенстве я снова щелкнул бичом, и его скво, ставшая было рядом с ним, струсила, а может быть, ей стало стыдно, и она распахнула дверь. Собаки ринулись вперед под завывания бури. Скво шепнула мне: «Нагурук!» (В добрый путь!)
Вырвавшись из западни, я громко окликнул Перси и убедился, что он последовал за мной. Мы вновь помчались сквозь пургу с быстротой пушечных ядер.
Пурга свирепела все пуще и пуще. Я не мог различить колею; более того, не видел ровно ничего. Пришлось целиком довериться Киду и Бальди, которые упрямо рвались вперед. Когда ненадолго прояснялось, я смутно различал во мгле их напрягшиеся фигурки, согнутые спины, низко опущенные головы, крепкие лапы. Крохотные, но смелые огоньки жизни в необъятной пустыне, насквозь продуваемой вьюгой… Исконный волчий инстинкт помогал им отыскивать для меня потерянную колею, а гордость и отвага, таившиеся в собачьей крови, заставляли мчаться сквозь слепящую метель.
Вне себя от радости, я крикнул Перси:
— Нажимай, парень! Все будет хорошо!
— Да уж не отстану! — послышалось в ответ.
Но худшее было впереди: переправа через реки, покрытые неокрепшим льдом; береговой припай — гроза и для людей, и для собак; глубокий снег, в котором упряжки тонут целиком и «гребут», выкарабкиваясь на поверхность; на возвышенностях — ледяные струги, сущие ножи чуть не метровой высоты, следующие друг за другом, как волны бушующего моря; а помимо всего этого пурга, которая сечет, хлещет, обессиливает, изнуряет, парализует волю. Пробиться сквозь нее — выше физических и моральных возможностей человека. Все, что можно сделать, — это уцепиться за задок нарт и постараться не упасть; в остальном надо целиком положиться на собак. Особенно на Кида и Бальди, двух молодых псов; для них это было первым испытанием такого рода. Они знали свое дело, от них зависело добраться до леса — ближайшей цели. Не требовалось кричать им ни «Маш!» (вперед), ни «Ха!» (влево), ни «Джи!» (вправо), а только «Нажмите, голубчики!» и «Молодцы, детки!». Они не сбивались с тропы. Скотти досталось сверх всякой меры, больше, чем он мог предполагать. Но его переполняло чувство счастья не потому, что он выигрывал гонки, а потому, что не ошибся в своих собаках и убедился, что на них можно рассчитывать.
«Я знал местность на зубок, знал каждый метр трассы. Но в этот момент не было ни трассы, ни местности — лишь чудовищная пурга, образующая из ветра и снега вязкую смесь, которая крутится вихрем, ослепляет, душит. Оба моих компаса были ни к чему: поднеся их к глазам, я не мог разглядеть даже циферблат».
Да, бывают моменты, когда чутье и инстинкт собак значат больше, чем ум и изобретательность людей.
Вдруг упряжка свернула с тропы и понеслась на холм. Перси закричал: «Гиблое дело! Мы сошли с дороги, нас сносит к морю!» Скотти чувствовал, что нарты поднимаются по склону;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56