.. А прежде всего, в результате этих ритмичных движений,
проявляется... закон серии! Редкие и странные явления группируются в ряды.
И его безумие, питаясь такими феноменами, которыми большинство
пренебрегает, концентрируется в мысль, за которую его вскоре заключат в
сумасшедший дом... Что он сам является железным ящиком так же, как и все,
кто его окружает, что люди - лишь сложные устройства в углу запыленной
лаборатории, а мир, его очарования и ужасы - это только иллюзии; и он
отважился подумать даже о своем боге, Тихий, о боге, который раньше,
будучи еще наивным, творил чудеса, но потом созданный им мир воспитал его,
создателя, научил его, что он может делать лишь одно - не вмешиваться, не
существовать, не менять ничего в своем творении, ибо внушать доверие может
лишь такое божество, к которому не взывают. А если воззвать к нему, оно
окажется ущербным и бессильным... А знаете вы, что думает этот его бог,
Тихий?
- Да, - сказал я. - Что существует такой же, как он. Но тогда
возможно и то, что хозяин запыленной лаборатории, в которой м ы стоим на
полках, - сам тоже ящик, построенный другим, еще более высокого ранга
ученым, обладателем оригинальных и фантастических концепций... И так до
бесконечности. Каждый из этих экспериментаторов - творец своего мира, этих
ящиков и их судеб, властен над своими Адамами и своими Евами, и сам
находится во власти следующего бога, стоящего на более высокой
иерархической ступени. И вы сделали это, профессор, чтобы...
- Да, - ответил он. - А раз уж я это сказал, то вы знаете, в
сущности, столько же, сколько и я, и продолжать разговор будет бесцельно.
Спасибо, что вы согласились прийти, и прощайте.
Так, друзья, окончилось это необычное знакомство. Я не знаю,
действуют ли еще ящики Коркорана. Быть может - да, и им снится их жизнь с
ее сияниями и страхами, которые на самом деле являются лишь застывшим на
кинопленке сборищем импульсов, а Коркоран, закончив дневную работу, каждый
вечер поднимается по железной лестнице наверх, по очереди открывая
стальные двери своим огромным ключом, который он носит в кармане
сожженного кислотами халата... И стоит в полутьме, чтобы слышать слабое
жужжание токов и еле уловимый звук, когда лениво поворачивается барабан...
Когда развертывается лента... И вершится судьба. И я думаю, что в эти
минуты он ощущает, вопреки своим словам, желание вмешаться, войти,
ослепляя всесилием, в глубь мира, который он создал, чтобы спасти там
кого-то, провозглашающего искупление, что он колеблется, одинокий, в
мутном свете пыльной лампы, раздумывая, не спасти ли чью-то жизнь, чью-то
любовь, и я уверен, что он никогда этого не сделает. Он устоит против
искушения, ибо хочет быть богом, а единственное проявление божественности,
какое мы знаем, это молчаливое согласие с любым поступком человека, с
любым преступлением, и нет для нее высшей мести, чем повторяющийся из
поколения в поколение бунт железных ящиков, когда они полные
рассудительности, утверждаются в выводе, что бога не существует. Тогда он
молча усмехается и уходит, запирая за собой ряды дверей, а в пустоте
слышится лишь слабое, как голос умирающей мухи, жужжание токов.

1 2 3 4 5 6