И еще - она
чуть отвела плечи назад.
На мгновение я позавидовала ей; но для нее это было двойное чудо,
если вспомнить о ее возрасте, а тут уж завидовать не приходится. И честно
говоря, я немного испугалась. Даже когда я была с Дейвом, у меня возникали
сложности насчет этого дела - завести ребенка.

И все же я встала вместе с Сидди, - я не могла усидеть на месте и он,
думаю, тоже, - и рука об руку мы пошли к контрольному дивану. Бур и
Севенси были там, вместе с Брюсом, конечно, а потом - ой, держите меня -
эти двое, Солдаты до гробовой доски, Каби и Марк - тоже направились к нам
от бара, и в глазах их не сверкали отблески воинской доблести Крита и
Рима, а вместо этого, мне показалось, там было что-то друг о друге. А
через мгновение Илли медленно отделился от рояля и пошел вслед за ними,
слегка волоча щупальца по полу.
Мне кажется, вряд ли он так уж сильно надеялся завести маленьких
илиляточек; разве что эти анекдоты, которые рассказывают про лунян,
небеспочвенны. Может, он был лицо заинтересованное, а может, и нет. Может
быть, он просто считал, что Илли следует быть на той стороне, чьи
батальоны сильнее.
Позади раздались шаркающие шаги; из Галереи появился Док. Он нес
какую-то абстрактную скульптуру, размером с новорожденного младенца. Это
была груда склеенных между собой шаров, идеальной формы, серых и
сверкающих. Размером они были с мячи для гольфа. Эта куча образовывала
нечто вроде модели мозга, только всюду были дырки. Док протянул нам эту
штуку, как ребенок, который ждет, чтобы его похвалили, а потом начал
шевелить губами и языком, изо всех сил пытаясь что-то сказать, и я
подумала: "Может, Максим Алексеевич и пьет до потери пульса, и вообще у
него дырки в голове, но чутье у него верное, да благословит Бог его чуткое
русское сердце".
Мы все столпились вокруг контрольного дивана, как футбольная команда,
сбежавшаяся к капитану за инструкциями. "Мироносцы" - вот как мы ее
назовем. Севенси был бы защитником или центровым, а Илли на левом краю -
какой был бы нападающий! И количество, кстати, соответствует. Эрих стоит в
одиночестве у бара, но вот даже он... "О нет, этого быть не может" -
подумала я, - даже он направился к нам. Потом я заметила, что лицо его
дергается больше, чем когда-либо. Он остановился на полпути и попытался
выдавить улыбку, но это у него не очень получилось. "В этом весь мой
маленький комендант, - подумала я, - нет у него командного духа".
- Так что теперь у Лили с Брюсом - ах, да, и еще у Grossmutterchen...
бабуленьки Мод есть свое уютное гнездышко, - сказал он, и ему не пришлось
напрягать голос, чтобы он звучал достаточно скрипуче. - Ну, а все
остальные кто будут - кукушки?
Он выгнул шею, замахал руками и закаркал: "Ку-ку! Ку-ку!". И я
сказала себе: "Мне часто казалось, что у тебя не все дома, малыш, а теперь
я в этом убеждена".
- Teufelsdreck - да, именно дьявольская дрянь, - но похоже, все вы
заражены мечтой о детях. Неужели вы не видите, что Меняющийся Мир - это
естественный и надлежащий конец эволюции? - период наслаждения и
взвешенности, истинного предназначения вещей, период, который женщины
называют разрушением - "Помогите, меня насилуют!" или "О, что они делают с
моими детьми?" - но который мужчины именуют завершением. Вам дают
послушать кусок из Gotterdammering, а вы подходите к автору, похлопываете
его по плечу и говорите: "Извините, пожалуйста, герр Вагнер, но эти
"Сумерки богов" немножечко слишком мрачноваты. Почему бы вам не написать
оперу для меня про малышей, милых маленьких голубоглазых вихрастиков?
Содержание? Ну, скажем, юноша встречает девушку, и они заводят потомство,
что-нибудь в этом роде. Дважды проклятая дьявольская мерзость! Вы
когда-нибудь задумывались, что была бы за жизнь, если бы не было Двери,
через которую можно выйти и обрести свободу, насладиться приключениями,
испытать свою смелость и страстность? Усесться взаперти до конца своих
дней, мечтая о маленьком детском космосике? - кстати, в компании с
настоящей бомбой. Пещера, чрево, маленькое серенькое гнездышко - вот об
этом вы мечтаете? Ах, оно вырастет? Да, конечно, как город поглощает
окрестные дикие леса, эта раковая опухоль Kinder, Kirche, Kuche - и я в
этом должен жить! Женщины! - как мне отвратительны их сверкающие глаза,
когда они глядят на меня от камина, зябко закутав плечи, убаюкивая,
глубоко счастливые тем, что они стареют, и говорят себе: "Он становится
слабее, он сдает, скоро я смогу уложить его в постельку и ухаживать за
ним". Каби, твоя дрянная Тройная Богиня, родительница, совокупительница и
погребальщица мужчин! Женщина - это слабость, это путы на ногах, это
искалеченная жизнь! Женщина! - и маленькие рачки в кудряшках, которых она
обожает!
Он подался к нам, тыча пальцем в Лили.
- Я не встречал еще ни одной, которая не мечтала бы обкарнать
мужчину, если ей представится шанс. Обкарнать его, спеленать его, обстричь
ему крылья, перемолоть его в фарш и слепить другого мужчину, в ее вкусе,
мужчину-куколку. Ты украла Хранитель, ты, квочка, - чтоб свить гнездышко
себе и своему Брюсси!
Он умолк - перехватило дыхание - и я ожидала, что кто-нибудь его
сейчас двинет по сопатке, и он, по-моему, тоже этого ждал. Я повернулась к
Брюсу - тот смотрел. Это выражение трудно описать: то ли с сожалением, то
ли виновато, то ли взволнованно, сердито, потрясенно, вдохновенно... -
словом, всего понемногу. А мне бы хотелось, чтобы у людей иногда были
простые естественные реакции, как в журнальных историях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44