«Хорош ругаться, думать мешаете». Сидор с Ларионовым делают паузу и продолжают в том же темпе. Синицын вновь встревает: «Не прекратите орать — выкину кресло с балкона. В знак протеста!». Сидорович и Ларионов оценивают угрозу, но остановиться не могут. Ларионову что, номер-то Сидоровича! Может, Синицын и был идеально трезв, но угрозу он выполнил. Огромное желтое мягкое кресло полетело с девятого этажа. Сидорович и Ларионов прекратили ругаться. Синицын собрался почивать на лаврах, но Сидор его отрезвил громогласным приказом: «Иди и смотри! И неси!» Синицын с Байкаловым пошли. Три часа ночи. Вход в гостиницу закрыт. Пришлось будить вахтершу. Бабка удивилась: «Вам зачем, мальчики?» Круглосуточных ларьков тогда еще не было… «Да кресло вот с балкона упало случайно… „ НИКОЛАЕВ: Помню такое… Утром захожу к Сидору. Он спит. В углу сидит непьющий Семецкий и сосредоточенно выскребает из трехлитровой банки черную икру чайной ложкой. Сидор открывает глаза, видит такое дело… „Юра, это же не каша!“ — «Конечно, — скромно отвечает Юра, — это гораздо вкуснее…“
ЧЕРТКОВ: Так был же такой анекдот про попа и купчиху!
НИКОЛАЕВ: Это его уже переиначили люди не из фэндома, чтобы реалистичней было.
БЕРЕЖНОЙ: Кстати, о реализме. Сидит как-то Слава Логинов, пишет сельскохозяйственную фантастику. И вот есть у него в рассказе тракторист, который по пьяной лавочке трактора топит в реке. Сидит Логинов и думает: сколько же разрешить ему тракторов утопить — два или три? Два вроде маловато, три — не поверит никто… Женя Лукин смотрит на его мучения и спрашивает: «Слава, а сколько этот мужик на самом деле тракторов утопил?» Логинов тяжело вздыхает и говорит: «Одиннадцать… « ЧЕРТКОВ: Николаев, я налью себе еще… чаю?
ГОРНОВ: Не чай он там пьет…
ЧЕРТКОВ: Ну, кофе. Ну, с коньяком. Ну, забыл я кофе налить, ну и что?.. Хватит вам о спальнике, не смешно уже…
БЕРЕЖНОЙ: Не спаивайте Черткова, ибо человек слаб, а Чертков — тем более…
ГОРНОВ: Кстати, о спальнике. Ялта, семинар ВТО. Глубокая ночь. Пьяный в сосиску Вершинин бредет по коридору гостиницы. Навстречу ему вываливается из-за поворота бухой в дрободан Вахтангишвили с биллиардным кием в руке, видит Вершинина и вопит: «Лева!» Лева тормозит. «Лева! — орет Вахтангишвили. — Лева, я грузин!!!» Лева понимающе кивает. «Лева! — орет Ираклий, — Лева, мне нужен боевой конь!!!». Лева послушно становится на четвереньки. Вахтангишвили садится на него верхом и они со страшным грохотом начинают носиться по коридору, Вахтангишвили размахивает кием, а Вершинин громко ржет. Тут в торце коридора с треском распахивается дверь и в коридор выскакивает до невозможности возмущенный и в жопу трезвый автор «Лунной радуги» и лауреат «Аэлиты» Сергей Павлов. «Что здесь происхо…» — начинает он, видит в просвете коридора силуэт всадника с копьем и столбенеет. Лева делает боевой разворот на мэтра ВТО, бьет копытом, фыркает. Ираклий взмахивает кием, кричит «Асс-са!» и дает Леве шенкелей. Лева с места в карьер устремляется в атаку. Стук копыт, пыль, боевые кличи. Павлов застывает в дверях, не в силах отвести взгляд от приближающегося к нему чудовища. В самый последний момент, когда разъяренный грузин уже готов был пригвоздить его кием к стене, Павлов приходит в себя и захлопывает дверь. Этот случай на него так повлиял, что больше он никогда не реагировал на доносящиеся из коридора по ночам вопли, бросил пить и пишет роман «Алканавты».
БЕРЕЖНОЙ: Ну, раз уж заговорили об этом деле… Малеевка. Только что приехавший Коля Чадович заходит в поисках компании в какую-то комнату. В комнате сидят писатели, которые Чадовича в жизни не видели — и, наверное, не читали. Смотрят вопросительно — мол, кто такой? Коля осматривает комнату в поисках знакомого лица и видит прикорнувшего в уголке Борю Штерна. «Боря!
— радостно говорит Коля, — Боря, здравствуй!» Боря открывает один глаз, смотрит на Чадовича и неожиданно спрашивает: «А ты кто такой?» — «Как?! — изумляется Чадович. — Это же я, Коля Чадович!» Штерн открывает второй глаз и требовательно произносит: «Паспорт!» Чадович ошарашенно протягивает Штерну свой паспорт. Штерн садится на кровати, берет паспорт обеими руками, открывает его, читает: «Пас-порт… « — и снова отрубается.
ГОРНОВ: Кстати, о Боре. В Ялте сидят в номере Лукин и Логинов, читают рукописи. Тишина, благолепие. Рабочая обстановка. Вдруг дверь с треском распахивается и в комнату врывается Завгар с пожарным рукавом наперевес. Лукин и Логинов с ужасом смотрят на направленный на них медный наконечник. Завгородний, выдержав качаловскую паузу, подает реплику: «А как у вас здесь… с пожарной безопасностью?»
ЧЕРТКОВ: Это вроде того, как Цицаркин в сердцах закричал на Семецкого, когда тот ему батарею на ногу сбросил: «Ты, урод!». А Юра посмотрел на него печальными, пронзительно голубыми глазами и возмутился: «Да ты что, я Толкина вообще не читал!»
НИКОЛАЕВ: Как то раз, давно, еще когда Флейшман с Миловидовым в паре библиографии составляли, а картотека хранилась у Миловидова, Боря мне рассказал, что его девушка, дабы позлить Флейшмана, пошутила: «Вот сожгу Борину картотеку!..» Юра ответил ей предельно серьезно: «Не советую. У нас длинные руки!». Мы с Борисом Александровичем сидели, пили чай, Боря пожаловался, что Флейшман ему нужен, но никак не встретиться, Юра же такой занятой… «С-час,» — заявляю я и набираю номер Флейшмана. «Юра, — говорю,
— я у Миловидова, у него тут по пьянке шкап с карточками сгорел…» И передаю трубку Боре. Тот мгновенно расплакался в аппарат: «Юра… такое дело… сгорела… две карточки всего уцелело: Медведева и Щербакова…» Не успели мы просмеяться над удачной шуткой, как звонок в дверь:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18