В сознательные моменты женщина рассказывала Гуне о
Новолипецком металлургическом комбинате, который продали американскому
финансовому монстру, и в начале его продали за миллион долларов, а в конце
- за десять тысяч рублей. Гуня съездил в служебном купе до Липецка и
обратно, и к вечеру 10-го числа он вновь стоял на твердой земле Павла.
Страх у Гуни прошел, и он не тревожился о прошедшем бытии, как не
тревожатся люди о том, что случилось в прошлом рождении. Проводница тоже
была в прошлом рождении. Он купил бутылку водки, но, не чувствуя страха,
не стал ее пить. Он подумал, чего ему хочется, и вспомнил, что ему хочется
повидать десятилетнюю сестренку, которая жила с отчимом и матерью в доме у
Кропоткинской. Гуня купил гроздь бананов и глупую куклу, погрузился в
троллейбус и поехал к Арбату.

В семь часов тридцать четыре минуты милиционер Андрей Городейкий,
сидевший в потрепанной машине, припаркованной возле магазина "Овощи",
напрягся и протер глаза: небритый и слегка помятый Баркин прошел мимо него
к подъезду.
Милиционер сунулся в бардачок и достал оттуда две штучки - служебную
рацию и сотовый телефон, который ему дал Сазан. Рация была тяжелая и
советская, выданная органам накануне Московской олимпиады. Телефон был
шикарный, с белым пластмассовым брюшком и податливыми, как женское тело,
кнопками.
Городейский вынул из кармашка зеленые доллары, которые дал ему Сазан,
и долго рассматривал портрет американского общественого деятеля Бенджамина
Франклина.
Андрей поднял за ушко советскую рацию и положил ее обратно в
бардачок. Потом он взял "панасоник" и набрал затверженный номер.
В 7:30 на столе Валерия зазвонил телефон.
- Гуня у отчима, - сказал голос милиционера, - с бананом и книжкой.
Валерий сунул в карман пистолет и побежал наверх, перепрыгивая через
две ступеньки.

Когда кремовый "Вольво" Валерия тронулся с места, случилось сразу два
события. Во-первых, Валерий забыл снять ручной тормоз, и прежде, чем он
обратил на это внимание, тормоз был немного попорчен. Второе событие
состояло в том, что передатчик, прикрепленный утром под выхлопной трубой
"Вольво", стал тихо попискивать. Валерий не знал об этом передатчике, и
милиция о нем не знала, - у милиции не было денег на такие штучки.

Дверь Гуне открыл его отчим, - растрепанный человек в засаленной
рубашке, один конец которой свисал поверх белых тренировочных штанов, а
другой был заправлен внутрь.
- А где Галя? - удивился Гуня.
- У Гали пение, - ответил отчим.
У Гали всегда по пятницам было пение, и отчиму казалось, что было уже
две или три пятницы, в которые Гуня задавал этот вопрос. Как это часто
бывает, отчиму казалось невероятным, что об этом факте, так твердо
установленном в кругу семьи, можно забыть, - или даже вовсе его не знать.
К тому же он видел, что Гуня либо пьян, либо вчера был пьяный.
- А, - сказал Гуня, - ну я пойду.
- Можешь ее подождать, - сказал отчим, - мать уже пошла ее встречать.
Гуня нерешительно потоптался в прихожей и положил бананы и куклу
прямо на старые тапки матери.
- Киска, - сказал он вдруг обрадованно.
В прихожую вышла серая кошка, которую Гуня подобрал еще котенком, и
отнес к сестре. Гуня пожалел, что не купил кошачьей еды.
- А пожрать есть? - спросил Гуня, решительно наконец роняя вниз свою
черную куртку и устремляясь на кухню.
Отчим поставил на стол две тарелки и водрузил посередине кастрюлю с
гречневой кашей, завернутую, для сохранения тепла, в целый ворох
"Московских комсомольцев". Отчим размышлял, стоит ли говорить Гуне о
звонке Валерия, который искал своего друга "для одного очень выгодного
дела", и о ненавязчивом визите милиции, которой Гуня был нужен "да нет,
свидетелем". Отчим не знал, чем занимается сейчас Гуня, но он всегда
считал, что Валерий оказывает на своего приятеля дурное влияние. Как и
многим бывшим гражданам Советского Союза, отчиму казалось, что всякое
"очень выгодное дело" должно быть непременно также и очень противозаконным
делом, вне зависимости от того, что это за дело, - грабить банк или его
основывать. Впрочем, с этим мнением насчет "очень выгодных дел", вероятно,
согласился бы и Платон, и Фома Аквинский. И поэтому отчим не спешил
говорить Гуне о звонке Валерия. Что же касается милиции, то у отчима Гуни
сохранились самые неприятные воспоминания о властях, в основном связаннные
с эпидемией анонимок в НИИ, а также с утерянным им в метро и
принадлежавшем приятелю сборником "Из-под глыб". Отчим Гуни инстинктивно
брезговал милиционерами, пьяницами, и тараканами, и ему было неприятно
думать, что его пасынку придется звонить и идти к людям в форме. Он
принадлежал к тем шестидесяти четырем процентам российского населения,
которые думают, что власть России действует в интересах криминальных
стуктур, хотя сами не имеют никакого отношения ни к власти, ни к
криминальным структурам.
Гуня между тем наложил себе полную тарелку каши и уплетал ее за обе
щеки.
- Послушай, - сказал отчим, - тут к тебе приходила милиция.
- Милиция? - удивился Гуня. - Зачем?
- Тебе видней.
- Чего видней?! - жалобно вскричал Гуня. - Чего я сделал? Чего я
когда кому плохого сделал, а? Ходят, пристают, как мухоловка! Вон, в
Липецке завод американцам продали за десять тыщ, а они ко мне пристают! В
троллейбусе тоже грязь... - мрачно прибавил Гуня.
- А в булочной опять черного не было, - согласился отчим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68