Ольга толкнула меня в бок и, сделав «ответственные» глаза, громким шепотом – тихо она говорить вообще не умела – сказала:– У нее неприятности. Вот увидишь – это все Конь!Я кивнул: Коня почти все не любили, неизвестно за что. Никому ничего плохого он не сделал, но вид у него был такой, что только и жди от него какой-нибудь неприятности…Мария Ивановна уже стояла за своим столом.– Садись, Наташа, – сказала она. – Да, Оля, у меня большие неприятности, но это не Константин Осипович… – Она помолчала, а потом встала и задумчиво сказала: – Я хочу вам прочитать – одно стихотворение Пушкина. Может, вы знаете его, но все-таки послушайте.Она опять отошла к окну, а Ольга покраснела, хлопнула кулаком по парте и уставилась в стенку…А Капитанская дочка начала очень тихо: Я помню чудное мгновенье:Передо мной явилась ты,Как мимолетное виденье,Как гений чистой красоты. …Сколько я себя помню – а говорят, что уже лет с трех-четырех человек начинает помнить себя, – я знаю это стихотворение. Его очень любит батя, и, мне кажется, не очень любит мама. У нее как-то не удалась роль в пьесе о Пушкине. Мама в этой пьесе играла роль Анны Керн, а стихотворение это так и называется «К А. П. Керн». Пушкин был влюблен в нее, но они почему-то расстались.У нас была пластинка с этим романсом, и мама сердилась, когда отец ставил эту пластинку. Она говорила, что она не чудное мгновенье.«Ты не мгновенье, – говорил батя, – ты – вечность».«А ты – рыба!» – почему-то говорила мама и уходила.Батя снимал пластинку, говорил: «Вот так», – и садился за свой стол, вставив в рот пустую трубку.Последнее время я давно не слышал этой пластинки…Ольга так и сидела, уставившись в стенку, а Наташа… Я очень хотел выдержать и не смотреть на нее, когда Капитанская дочка читала стихотворение, но все-таки изредка поглядывал. В томленьях грусти безнадежной,В тревогах шумной суеты,Звучал мне долго голос нежный,И снились милые черты. Все сидели какие-то пришибленные и не понимали, что происходит с Машенькой – Капитанской дочкой. Она кончила читать стихотворение и обвела всех глазами.– Вы сидите тихо, как мыши, – сказала она. – Это хорошо. Не знаю, может быть, не нужно говорить вам, почему мне сегодня очень плохо. Может быть, это непе-да-го-ги-чно говорить вам об этом, но вы сидите, как тихие мыши, и поэтому я вам скажу. Вы… кто-то из вас очень обидел меня…– Нет! – сказала Ольга. – Не может быть!– Кто? – спросил Гриша и встал из-за парты.– А как вас обидели? – пропищала Веснушка.– Что случилось, Мария Ивановна? – спросил маленький Ося.Мария Ивановна, наверно, пожалела, что начала говорить об этом. Она долго молчала и поглядывала на нас немного растерянно, но мы кричали, что если уж она начала говорить, то должна сказать все, что это нехорошо – начать, а потом не сказать, что мы будем думать черт знает что, если не узнаем в чем дело. И тогда она сказала:– Ну, хорошо, я скажу вам и надеюсь, что вы поймете меня правильно и поступите правильно… – Она помолчала; было видно, что ей трудно было начать, а потом тихо сказала: – Я получила мерзкое письмо… Оно лежало в вашем журнале. Настолько мерзкое, что я не могу вам его прочитать. Оно очень плохое, глупое и… и… грязное… Когда я его читала, мне стало очень больно и обидно. Не из-за себя, даже не из-за того, что там написано обо мне, – это глупости, а из-за того, что я подумала – все мои труды напрасны: вот учу я вас понимать прекрасные вещи, хочу, чтобы вы по-настоящему ценили и распознавали все красивое, и, видно, все впустую… Я всегда понимала, что вы не маленькие дети и уже не верите в аистов, но я всегда думала, что вы умные и хорошие ребята и что я помогаю вам стать умнее и лучше… А оказывается, среди вас есть еще и другие… Мне за них обидно, мне их даже… жалко – такой человек обворовывает себя в самом прекрасном…– Нет! Нет! – закричала Ольга. – Мы не такие…– Я кому-то набью морду, – сказал маленький Ося.– Тихо! Не орите, – сказал Гришка, – разберемся!А Наташа встала и опять подошла к Марии Ивановне.А я, как только начали говорить про это письмо, сразу посмотрел на Валечку. Он заметил это и опустил голову. Тогда я вылез из-за парты и пошел к нему. Ребята обернулись и тоже начали смотреть на него. Валечка побледнел. Он встал и пригладил волосы.– Я не понимаю, – сказал он, улыбаясь, – почему вы все уставились на меня? Может быть, это… – и он посмотрел на последнюю парту, где, весь как-то сжавшись, сидел Володька Кныш и исподлобья смотрел на нас. После слов Валечки все, как по команде, повернулись в его сторону. Кныш медленно начал краснеть, а Валечка все так же чуть криво улыбался.– Ну, гад… – прохрипел Кныш и медленно стал вылезать из-за парты. Потом он, как тигр, одним прыжком ринулся к Валечке и схватил его обеими руками за отвороты куртки. – Ну, гад…Все выскочили из-за парт – девчонки сгрудились около учительского стола, а мы подошли поближе к Валечке и Кнышу.– Прекратите! – вдруг властно сказала Капитанская дочка. – По местам!Никто не сел, тогда Мария Ивановна тихо спросила:– Вы совсем не уважаете меня? Да?Мы молча расселись. Валечка поправлял свою курточку и все еще улыбался, но он здорово был испуган. Кныш вышел из класса, громко хлопнув дверью.– Верни его, Саша, – сказала мне Капитанская дочка.Я догнал Володьку уже в вестибюле. Когда я его окликнул, он обернулся ко мне с таким видом, что я даже отпрыгнул от него.– Если ты, сволочь, скажешь, что́ я тебе про нее на катке говорил, – тебе «кранты»! Понял?Я, в общем-то, плевал на Кныша и на его угрозы, но тут мне стало страшно: я вспомнил, что́ он говорил мне про Капитанскую дочку на катке прошлой зимой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54