«Безобразие, – сказали бы они, – надо об учебе думать, а не о поцелуях». И Лельке досталось бы ужасно – гораздо больше, чем мне. Если бы я был старше ее, тогда, конечно, больше попало бы мне, ну, а раз она старше меня, то все шишки посыпались бы на нее. «Вот ведь какая испорченная девчонка!» – говорили бы все, а я бы выглядел этакой жертвой.А между прочим, это ерунда на постном масле. Если бы я не хотел, я бы и не стал с ней целоваться – отбрыкался бы как-нибудь или ушел. А я ведь не ушел и целовался с удовольствием. Значит, я тоже испорченный, так, что ли? Ничего ровным счетом это не значит. Если думать, что все мальчишки и девчонки, которые начинают целоваться, испорченные, то тогда надо создать такие детские монастыри и держать там отдельно мальчишек и девчонок до шестнадцати лет и показывать им только мультипликационные фильмы про репку. А на другой день после того, как им стукнет шестнадцать, они уже смогут смотреть любые фильмы и читать любые книги. Вот как!Я уверен, что многие взрослые обрадовались бы, если бы такие монастыри были, – им забот по крайней мере меньше, а то думай тут, можно ли, например, давать детям читать «Тома Сойера» – ведь там ребятишки Том и Бекки тоже целуются, а им всего по десять… А как быть с Ромео и Джульеттой – ему тоже, кажется, еще шестнадцати не было, а ей и того меньше? Времена были другие? Правда, другие, только наши-то времена умнее, чем те, так надо, чтобы и взрослые умнее были и не поднимали бы панику чуть что, и не шептались по углам с ужасным видом.Я, конечно, понимаю, что нам совершенно необязательно знать все-все-все и совершенно необязательно, чтобы все мальчишки и девчонки начали с десяти лет напропалую целоваться кто с кем захочет, а все-таки, если бы нам чаще объясняли по-умному, может быть, мы меньше бы глупостей делали.Вот у Валечки. У него мамаша такая уж воспитанная, что дальше ехать некуда, – я к нему и ходить перестал потому, что там не дом, а институт благородных девиц: не так сел, не так встал, не той рукой вилку взял. А вот когда я как-то позвал Валечку со мной в Эрмитаж – все-таки парень культурный: музыкой занимается, читает много, – так мамаша его поморщилась и сказала: «Рановато».А, между прочим, этот Валечка такие гадости о девчонках и обо всем говорит, что почти все ребята плюются, а я так просто слушать не могу. И не потому, что я уж такой хороший, а, наверно, потому, что понимаю больше этого «воспитанного» мальчика. А уж если не понимаешь ни черта, так тем более нечего языком трепать.…В общем, из-за того, что я с Лелькой целовался, я угрызениями совести особенно не мучился, хотя и понимал, что мы с ней не так, как Том Сойер с Бекки целовались. А все-таки что-то в этой истории было для меня не очень приятное. Нет, даже не то, что Юрка узнал про это и, конечно, устроит Лельке скандал. Меня что-то другое все время царапало.Я долго не мог понять и понял только тогда, когда, уже почти засыпая, подумал о Наташе. Я даже подскочил на диване, и весь сон пропал… Как же я на Наташку теперь смотреть буду? Я даже возненавидел эту проклятую Лельку – вот задала мне задачку для детей среднего возраста! Понимаю, что сам виноват не меньше ее, а злюсь на нее как черт, и даже злорадствую: ничего – пусть ей от Пантюхи попадет как следует, так и надо… Но мне-то от этого нисколько не легче: все равно по отношению к Наташе я себя почувствовал таким подлецом, каких свет не видел… Нет, нет, я даже никогда и не говорил ей, что она мне нравится, и никаких слов не давал, а вот чувствую себя подлецом, и все! Нечестно, плохо все это, неправильно… Не имел я права с Лелькой целоваться, если я Наташу… если мне она нравится… Дурак, она же ничего не узнает, успокаивал я себя, но все равно ни капельки не успокоился. Разве в этом дело, что она ничего не узнает? А я-то, я-то сам…В общем, я заснул только под утро. Батя разбудил меня, и вид у меня наверно был такой встрепанный, что он спросил:– С кем это ты всю ночь воевал?Я только махнул рукой.– Случилось что-нибудь? – спросил батя за завтраком.Хорошо, что у меня рот был набит и ничего не пришлось отвечать, – я только промычал что-то вроде «потом расскажу», надеясь, что он или забудет, или я что-нибудь придумаю.
Я шел в школу и все время думал, как я встречусь с Наташей, и на душе у меня было очень муторно. Но в школе на первом же уроке случилось такое, что я на время позабыл о своих бедах…У нас была литература, и, как всегда, все были настроены очень радостно: мы любили этот предмет и учительницу, которая нам его преподавала. Она была совсем молоденькая – только два года назад окончила институт и сразу пришла к нам в школу. Звали ее Марией Ивановной, а мы между собой называли ее Капитанской дочкой.Когда Капитанская дочка вошла в класс, мы все уже стояли за своими партами и дружно улыбались, но она не улыбнулась, как всегда, а глаза у нее были какие-то встревоженные и грустные. Она положила на стол свой портфель и отошла к окну, ничего не говоря. Она стояла у окна и смотрела на размокший сад, где в кучах осенних листьев суетились нахохленные воробьи. Она стояла так довольно долго, и мы тоже стояли за партами, ничего не понимая… Потом девчонки начали шептаться и кивать на Наташу. Наташа вышла из-за парты, тряхнула своей копной и подошла к Марии Ивановне.– Мария Ивановна, вы нездоровы? – слегка запинаясь, спросила Наташа. – Мы посидим тихо и что-нибудь почитаем…
Мария Ивановна, не оборачиваясь, обняла Наташу за плечи, притянула к себе, и они обе постояли и посмотрели на воробьев. Потом Капитанская дочка повернулась к нам, глаза у нее блестели, но она уже улыбалась. Мы сразу сели, только слишком громко стучали крышками парт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54