Иногда удаётся поймать на лету, но по большей части приходится подбирать с земли.
И вдруг табачная проблема разрешилась. Рыская по окрестностям, кто-то из нас набрёл на неработающую небольшую химическую фабрику. На её складе в числе множества всевозможных реактивов оказались четверть-литровые бутылочки с густой коричневой жидкостью. На этикетке была изображена гусеница, поедающая листья овощей. Химиков среди нас не было, однако народная прозорливость подсказала нашедшим, что содержимое бутылочек именно то, что нам нужно: никотин. В тот же день на склад потянулись экспедиции, а в казарме заработало множество табачных фабрик.
Мы мелко крошим траву, солому, сено, листья буков и лип, а затем эту резаную массу кропим разведенным, а кто и неразведенным никотином. После недолгой сушки получается превосходный табак, у каждого собственной фирменной марки. У иных настолько крепкий, что после первой же затяжки сжимается горло и душит кашель.
Теперь табаку у всех вдоволь, но снова беда - нет бумаги: ни газетной, ни папиросной, ни обёрточной - никакой. И это не в каменный век, а в середине двадцатого. Тотчас же развернулось производство курительных трубок - сначала примитивных, а затем прямо-таки художественных сувениров, на которые нашлись и американские покупатели. Со мной почти всю войну прошёл мой верный друг - трубка, которую я смастерил ещё в 1941 году из яблоневого корня.
Однажды уже под вечер мы с Алёшей шатались по окрестностям и забрели в школу. В физкультурном зале нашлись наборы для фехтования. Не долго думая, оба мы облачились в костюмы и приступили к игре в мушкетеры, состоявшей в неумелом фехтовании. Мы так увлеклись, что не заметили, как стемнело, и опоздали к ужину. Странная вещь судьба. Иногда она ничтожной помехой отводит большую беду.
Подойдя к казарме, мы собрались пробраться как можно тише, чтобы не разбудить спящих. Однако всем там было не до сна. В казарме всё было пьяным-пьяно и дым стоял коромыслом. В столовой мебель была раскидана в беспорядке, а столы и пол запачканы нечистотами. Отовсюду слышалось нестройное пение и пьяные выкрики. Стоило нам появиться на пороге, как на нас посыпались укоризны:
- Ах вы, дураки, дураки. Что же вы опоздали? Без вас всё выпили.
Оказалось, что на складе химической фабрики нашли спирт и несколько канистр его принесли в казарму. Одной, правда, по-братски поделились с поляками, жившими в соседней деревне.
Я небольшой любитель выпить, но тогда, пожалуй, пожалел о нашем опоздании. Пропустить стаканчик - другой в тех условиях я бы не отказался.
Ночь, правда, прошла относительно спокойно. Иногда слышались какие-то выкрики, но приписать это можно было обыкновенному результату выпивки. А вот утром были мёртвые, и многие ослепли. У одних слепота позже прошла, но кое у кого осталась. Это произошло вследствие отравления метиловым спиртом.
В Германии метилового спирта для разных технических целей делалось много. По словам пробовавших, вкус его ничем не отличается от вкуса винного спирта. Даже опьянение наступает легче и быстрее. Однако он ядовит. Значительные дозы приводят к смерти, а небольшие отражаются на зрении. Советские солдаты, как побывавшие в плену, так и служившие в армии, придя в Германию, везде этот спирт находили, и, само собой разумеется, его пили. Результаты не замедлили сказаться. Отравлений было много. Правда, об общем количестве пострадавших данных нет.
Поляков хоронили на католическом кладбище в торжественной обстановке. Каждого клали в гроб и погребали в отдельной могиле. Прочувственную речь о безвременно погибших братьях сказал прибывший на похороны представитель польского эмиграционного правительства. Служил ксендз с причтом. Пели одетые в белое мальчики. В конце ксендз покропил каждого и прочёл над ним краткую заупокойную молитву. Только после этого гроб опускали в могилу.
Русских просто свалили с машины в кучу, а рядом стали копать большую яму. Когда яма была готова, трупы, как это делалось в лагерях, собрались туда бросать. Но кому-то пришла в голову мысль попросить ксендза помолиться и о наших и напутствовать их. Уж очень мы были растроганы торжественной погребальной службой поляков.
В теологических тонкостях никто из нас не разбирался. Никто, наверное, и не думал о том, что для русских была бы более уместна служба православного, а не католического священника. Все мы были неверующие и о религии знали лишь понаслышке. Но тот наглядный контраст, когда поляков торжественно и красиво отпевали, а русских собирались просто зарыть, как падаль, был как-то унизителен.
Ксендз, видно, добрый человек, не отказался. Но когда он подошёл к безобразно наваленной куче трупов, где голова одного лежала в ногах другого, то в первый момент растерялся и развёл руками. Потом стал нам выговаривать, что так поступать нельзя, что это люди, которых надо уважать и которые так же равны перед Богом, как и все другие.
Несмотря на всё наше молодечество и одичание, нас это проняло. Подавленные всем происшедшим, мы, сняв шапки и понурив головы, молча слушали укоризны ксендза. Потом по его указанию разложили трупы в ряды. После этого он начал службу. Служил он у нас без причта, но, должно быть, по всем правилам. Пел по-латыни и кропил русские трупы святой водой.
Был тёплый летний день. Воздух по-летнему звенел. В небе пели жаворонки. Звучали торжественные, хотя и непонятные, но умилявшие душу слова. Казалось, что всё плохое позади и всё сейчас располагает к счастливой жизни. А вот этих двадцатипяти-тридцатилетних парней, ещё вчера здоровых и жизнерадостных, зарывали в землю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115