Внизу ими Алёша плотно набивает мешки. Иван Фёдорович по-прежнему с оружием наготове застыл у входной двери.
Моё положение сейчас наиболее опасно. Если поднимется тревога и хозяева выбегут из квартиры, то Алёша с мальчишкой, вероятно, выскочат за ворота и растворятся в темноте. Иван Федорович, скорее всего, будет отбиваться, но если его опрокинут, то в мышеловке остаюсь я. Кто сейчас в доме и чем они вооружены, мы не знаем, но, по слухам, кое-какое оружие у немцев есть. Но сейчас я об этом не думаю, а хладнокровно и как-то особенно деловито продолжаю свою работу - ощупью снимаю с крючков всё, что попадает в руки, и передаю вниз.
Пожалуй, это и есть истинная смелость, храбрость, отвага, то есть всё, что понимается под этими словами. Это уменье в соответствующий момент мысленно отключиться и ни о чём не думать, а делать то, что нужно. У разных людей это вызывается различными причинами. У одних по недальновидности и природной тупости ума, у других, правда, в редких случаях, - сильным волевым импульсом. А нередко это даётся само собой, как бы внутренней нервной самозащитой организма. В моменты высшего напряжения все посторонние мысли отключаются, а нужные действия выполняются автоматически - вроде автопилота на современном авиалайнере. У меня это есть, но я отнюдь этим не хвалюсь и за большое достоинство не считаю. Это всего лишь свойство характера и ничего больше. Человек, который такими качествами не обладает, в нужный момент не способен к решительным действиям. В этом его несчастье, потому что нерешительность обычно опаснее.
Но вот раздаётся шёпот, который в тишине гремит как набат:
- Довольно. Полны все мешки.
В одно мгновение, схватив по мешку, а Иван Фёдорович - даже два, мы исчезаем и растворяемся в ночи. Неожиданно из темноты возникает женская фигурка, которая берёт на тележку мешки - свой и своего сына.
Теперь, когда наступила разрядка, мальчишка болтает без умолку. По его словам, "мы хорошие русские". Он так и говорит "русские", считая себя, должно быть, кем-то наднациональным. Ваня общался с людьми почти всех европейских наций и умеет объясниться на нескольких языках. Во всяком случае, может сказать и понять несколько ходовых фраз. Он рассказывает, что "наводят" и другие мальчишки, но не всегда удачно. Например, его приятелю Петьке "русские" попались плохие - очень мало дали и впридачу изнасиловали мать. На факт изнасилования Ваня смотрит с позиций философа. Но зато самым гнусным пороком, хуже которого ничего не может быть, он считает скупость при дележе добычи и неравный её раздел.
Теперь, кажется, мы обеспечены продовольствием: колбасами, окороками и грудинками надолго. Но на самом деле всё это разошлось и куда-то подевалось за два-три дня. Краденое впрок не идёт.
Что же это такое происходило? Обычное шаблонное ограбление? - И да, и нет. В глазах русских преступлением это не являлось, а просто удалым делом, к тому же с благополучным концом, да и направленным в ущерб нашим бывшим притеснителям. Такой наш грабёж, по понятиям того времени, был очень скромным. Вообще в военное время всё, что в мирной жизни считается преступным, за таковое больше не признаётся. Взгляды изменяются в корне.
Американцы к таким нашим подвигам относились нестрого и как бы с пониманием. И когда мы в воровских делах попадались, подвергали нас странному, на наш взгляд, наказанию. Они нас фотографировали, а затем отпускали. Всё этим и кончалось. Правда, один раз при особенно дерзком ограблении, когда была убита вся крестьянская семья, пойманных русских расстреляли на месте. Но, как говорят, сделали это не американцы, а англичане, они строже.
А что можно сказать в утешение обворованным? Должно быть, им следует радоваться тому, что они не подняли тревоги и потому остались живы? Или утешить себя словами командующего английской армией фельдмаршала Монтгомери? Он, когда к нему обратилась делегация немцев с жалобой на кражи, грабежи и разбои, повсеместно чинимые освобождёнными русскими, невозмутимо ответил:
- Не я их сюда привёз.
Плохо у нас обстоят дела с табаком. Никто им нас не снабжает, а купить нам не на что и негде. В трудных жизненных обстоятельствах курение - это благодеяние. Только им не надо злоупотреблять. Вечная признательность тому, кто открыл людям табак.
Чтобы решить табачную проблему, мы пытаемся завести торговлю, но из этого у нас ничего не получается. У немцев теперь и у самих сигареты дефицитны. В изобилии они у американцев. Но американцев мало, и встречаем мы их не часто. А главное, наши жалкие поделки - медные кольца, алюминиевые портсигары, цветные мундштуки и тому подобное - их совершенно не интересуют. Мы этим привыкли торговать с немецкими солдатами, которые всякую такую дрянь охотно покупали. Когда мы предлагаем это американским солдатам, которые по большей части негры, то они как-то искоса и брезгливо, не вынимая из карманов рук, на наши поделки смотрят, а затем отрицательно мотают головами. Иногда, скривив рожу, соблаговолят проскрежетать:
- Non.
Тогда мы переходим на откровенное нищенство и начинаем канючить:
- Пан, а пан, дай закурить.
Это нытьё сопровождается выразительными жестами, долженствующими сделать наши просьбы более понятными. Иногда это помогает: солдат вытаскивает распечатанную пачку "Колумб" с парой оставшихся сигарет и щелчком слегка подбрасывает её вверх. Этот "Колумб" и есть предел наших мечтаний. Иногда негр просто бросает нам недокуренную сигарету, а если повезёт, то и сигару. Они очень высокомерны, эти негры, и подаяние почти никогда не дают в руки, а обычно подбрасывают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115