Везде под громадными березами и тополями деревянные и кирпичные бараки и множество дощатых полупалаток - полуземлянок. Все это обнесено солидной проволочной оградой, за которой похаживают часовые. Имеются и вышки с пулеметами. За лагерем на берегу Двины развалины древнего замка. Как рассказывают, лагерь здесь существует с незапамятных времен, еще до крестоносцев. Он принадлежал то русским, то немцам, то опять русским, полякам, шведам, опять русским, немцам и т.д. Сейчас история, должно быть, в шутку соединила несоединимое: лагерь немецкий, а живут в нем русские. Напротив нас, по другую сторону шоссе, тоже строят временный лагерь, то есть ставят столбы и обносят проволокой участок учебного плаца. Строят все это для тех же самых.
Такого скопища людей, как в нашем лагере, раньше видеть не приходилось. Говорят, десять или двенадцать тысяч. К тому же, все время подвозят новых. Ходят слухи, что нас для окончательного выздоровления будут раздавать на работу к крестьянам, а затем отправят в Германию - в шахты. Тех, кто поздоровее, повезут сразу. Но сейчас пока все в стадии организации и кругом полнейший беспорядок. Видно, немцы не ожидали и не подготовились к приему таких масс русских военнопленных. И это в относительно небольшом лагере. Что же делается в гигантских лагерях, таких как в Риге, Даугавпилсе и множестве других городов? Ведь таких лагерей можно насчитать больше сотни. И это только на Ленинградском, сравнительно второстепенном направлении. Что же творится на главных направлениях - центральном и южном?
По лагерю бродит и переливается огромная толпа, напоминающая толкучий рынок. И действительно, как нечто естественное, такой рынок и возникает. Продается все необходимое: хлеб, картофель, капуста, одежда, обувь, и, конечно, табак. Все в мизерных количествах и по неслыханным ценам. Например, пайка хлеба, размером в два спичечных коробка, стоит 180-250 рублей. Столько же стоит и одна папироса. Кроме того, продается масса всевозможных кустарных изделий: колец, мундштуков, портсигаров, земляных котлет, пирогов из коры и т.п. Все изготавливается тут же из всякой дряни. Деньги пока еще советские, так как других нет. У большинства вообще нет никаких денег и покупать им не на что. Но это отнюдь не означает, что эти люди покидают рынок. Наоборот, они, по-моему, и есть самые активные участники торговли - ко всему прицениваются, торгуются, хулят или хвалят товары, щупают их пальцами, обнюхивают и т.п. Широко идет и меновая торговля. Меняют все на все: хлеб на табак, одежду на хлеб и прочее. Иногда возникают необыкновенные меновые комбинации. Так, на моих глазах, один, вероятно, больной язвой желудка отдал почти всю свою одежду за ложку соды. Но, как и всегда в этом мире, бок о бок с нищетой живут и богачи. Так, у моряков, привезенных сюда с фортов острова Даго, количество денег измеряется вещевыми мешками. В свое время они не растерялись и прихватили с собой войсковые кассы.
Но все это зримый рынок. Есть еще более солидный, но невидимый, в котором через переводчиков, врачей, работников кухни и других, живущих в более светлом мире, принимают участие и немцы. Последние скупают советские деньги, ценности и кустарные сувениры, до которых они большие охотники. Все это за хлеб, табак и водку, а иногда и за более ценное.
Проходит неделя - другая. Нога заживает плохо и свободно ходить не дает. Прыгаю на одной ноге, опираясь на самодельные костыли. Теперь я не один. Ко мне в компанию прибились два молоденьких мальчика, каждому по девятнадцать лет. Один - Леша из Краснодара - худенький, бледный и весь какой-то прозрачный, с тяжелой осколочной раной стопы. Другой - Захаров, деревенский парень из-под Рязани, с простреленной мякотью ноги. Захаров поплотнее и поупитаннее, но тоже домашний и беспомощный. Оба ищут у меня защиты от невзгод и льнут ко мне, как желтые цыплята-пуховички к наседке. Здесь много таких птенцов, вывалившихся из теплого маминого гнезда прямо в лагерь. Большинство таких впоследствии погибло.
Иной раз в мирной жизни видишь шумную компанию задиристых молодых парней. И кажется - море им по колено, все одолеют. Но это не так. У них еще мало жизненных сил, на стойкую и длительную борьбу с жизненными бурями они не способны. Эти силы человек набирает только к тридцати - тридцати пяти годам. Кстати, раньше, в эпоху наемных армий, лучшими солдатами и считались люди в таком возрасте. А сейчас, с точки зрения генералов, желторотый птенец лучше, так как он обладает одним неоценимым качеством он еще глуп и всему верит. Из них и черпают кадры различных самоубийц, для которых японцы придумали даже специальный термин - камикадзе. Броситься на пулю в угарном азарте криков и понуканий не трудно. Особенно, когда еще мало смыслишь в жизни. А для войны такие вполне пригодны: военная техника доведена до такого совершенства, что выпалить из любого оружия способен и ребенок.
Вместе жить удобнее. Мы с Захаровым промышляем чем-нибудь на стороне, а Леша не встает и караулит места на нарах. По характеру он нытик и фантазер. В его представлении я обладаю огромной силой и агрессивностью. Целые дни он ноет и пугает соседей мною, выдавая меня за какого-то сказочного разбойника. А так как я стараюсь не залеживаться и в лазарете бывать поменьше, то впечатление от этой окружающей меня легенды усиливается.
Мы с Захаровым уже несколько дней кое-что добавляем к нашему скудному пайку за счет использования рыночной конъюнктуры, подобно заправским игрокам на бирже. Так, вечером, когда возвращаются рабочие команды, продукты дешевеют, и за какую-нибудь часть своего туалета, например, за кальсоны, можно купить пять - шесть картофелин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115