Нет ничего хуже «режиссёрских находок».
– Лев Давидович, как вы относитесь к современной живописи?
– Я не люблю умничанья, и картины, где умничают, — ужас. В искусстве важно: нравится людям или нет. Самое главное в искусстве — правда. Природа здорово устроена! Но только трудно дойти до истины, да ещё надо с трудом отказываться от неверных, но, казалось бы, менее парадоксальных положений.
– А в науке есть шаблоны?
– Нет. Если новая работа — она оригинальна, если повторение — она никому не нужна.
Появляются врачи.
– Насколько я понимаю, — говорит врач, — вы тут ведёте научные беседы?
– Околонаучные, — уточняет Дау, — о науке мне сейчас ещё рано говорить, надо сначала посмотреть последние журналы…
– Лев Давидович не верит в телепатию, — заявляет студенточка.
– Как? — ужасается доктор. — В этом много скрытого смысла.
– Вот именно. Скрытый смысл можно усмотреть в любой глупости. Телепатия — обман трудящихся в чистейшем виде…
– Однако и за рубежом…
– За рубежом? — перебивает Дау. — Но буржуазии нужен обман. А вот нам он ни к чему.
– Но, согласитесь, в науке ведь есть необъяснимые явления.
– Нет! Любое явление науки можно объяснить. А жульничество — нельзя. В этом и состоит разница между ними.
После врачебного осмотра Дау спросил, когда прекратится боль в ноге.
– Терпение, Лев Давидович, терпение, — ответил врач. — Лучший лекарь — время. Знаете, если бы я был на вашем месте, я бы мог не думать, что у меня болит нога. Попробуйте! — Он сделал паузу. — Получается?
– Да!.. Я действительно могу не думать, что у вас болит нога!
– 1:0 в вашу пользу, — сдаётся врач, прощаясь с академиком.
14 марта 1966 года к Ландау приехал известный невропатолог и психиатр, лечащий гипнозом. Дау приветливо поздоровался с врачом. Но по настороженному взгляду врач заметил, что пациент ему не верит. Врач привёз с собой двух молодых людей. Гипнотический сеанс начался.
– Спать! Спать! Спать! — повторял врач.
Молодые люди моментально уснули. Дау вытянул шею и удивлённо взглянул на спящих. Врач пристально смотрел в зрачки больного, сосредоточив во взгляде всю свою волю:
– Спать! Спать!
Больной смотрел на него насмешливо и недовольно. По лбу и по щекам врача струился пот. Всё напрасно. Дау хмурился и нетерпеливо поглядывал на часы.
– Ну как? — спросила Кора после ухода врача.
– Балаган, — усмехнулся Дау и махнул рукой. — Он ещё двух гусей привёл, которые тут спали.
Маленький кабинет академика с окном, выходящим на Ленинский проспект, полон народу.
– Здравствуйте, коллеги, — академик обеими руками пожимает тянущиеся к нему со всех сторон руки.
Студенты смущены. Такой радушной встречи они не ждали.
– Лев Давидович, у нас много исторических вопросов.
– Хорошо. Я очень люблю историю.
– Правда, что вы видели Эйнштейна?
– Правда.
– Вы с ним спорили?
– Пытался, — улыбается Дау.
– А сколько вам было лет?
– Точно не помню. Вероятно, двадцать один. Это было через два года после окончания университета, в Берлине. Я пытался ему объяснить принцип неопределённости, но, как видно, безуспешно.
– А как он выглядел?
– Среднего роста, с львиной гривой. Мягкий, немного грустный. Вообще очень славный человек, но замкнутый.
– Лев Давидович, а Бора вы близко знали?
– Очень хорошо. Добрейший человек. Каждому, кто к нему приезжал, он говорил, что надеется узнать от него много нового. Не обошлось без курьёза. Однажды к нему явился такой осёл, что хуже и быть не может, а Бор и ему сказал, что хочет у него поучиться. Во всём Бор любил основательность. Гейзенберг рассказывал мне: когда строился Институт теоретической физики на Блегдамсвей, Бор без конца проверял работу строителей, так что один старый каменщик, уложив первый кирпич новой стены, вдруг заявил, что не станет продолжать кладку, пока не увидит директора. «Извольте посмотреть, господин директор, — сказал он Бору, — правильно ли уложен кирпич? Не надо ли будет переделывать?»
– А какова судьба ваших однокурсников?
– Самая печальная — у эмигранта. Делать науку — трудная вещь. С бизнесом это несовместимо.
Но более всего
Любовь к родному краю
Меня томила,
Мучила и жгла, —
декламирует худенький паренёк.
Если крикнет рать святая:
«Кинь ты Русь, живи в раю!»
Я скажу: «Не надо рая,
Дайте родину мою», —
вторит Дау.
– Лев Давидович, сколько часов в день надо заниматься?
– Думаю, чем больше, тем лучше, — отвечает Дау. — Следует помнить, что от безделья успехов не будет. Придётся много работать.
В декабре 1966 года больной и измученный Дау — словно мало ему выпало страданий — узнал о смерти любимого ученика Исаака Яковлевича Померанчука. Он был вне себя от горя.
– Это ужасно, что Чук умер! Он ещё так много мог сделать!
Бывали дни, когда боль в ноге почти проходила, но иногда она была невыносимой.
Почта академика Ландау с каждым днём становилась всё больше. Порой ему писали совершенно незнакомые люди:
«16 января 1967
Дорогой мистер Лев Давидович Ландау!
В номере «Newsweek» от 15 января я прочла о годах страданий, которые выпали на Вашу долю, и заметила, что Ваш день рождения — 22 января — совпадает с моим. Меня зовут миссис Этель Дэвис, я из Сент-Луиса, Солливан, авеню 3961, США. Моя семья и я желаем Вам хорошего дня рождения и скорейшего прекращения всех Ваших страданий. Пусть Ваша жизнь будет полна любви и счастья.
Молюсь о Вашем выздоровлении.
С уважением
ЭТЕЛЬ ДЭВИС».
Наступил день шестидесятилетия. Дом Дау был полон гостей, и снова, как и десять лет назад, со всего света шли приветственные телеграммы:
«Профессору
физического факультета МГУ
ЛАНДАУ
Дорогой Лев Давидович!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42