- Служу Советскому Союзу!
После этого корреспонденты еще долго не отпускали меня, расспрашивали о службе, о том, как стал летчиком.
Поздно вечером вернулся я в полк. Здесь уже узнали обо всем и подготовили маленький сюрприз: в нашей комнате был накрыт стол, и я оказался виновником торжества. Правда, полушутя, полусерьезно Пошевальников сказал, что "не простит" мне этого сбитого самолета. Ведь получилось, что они после всех узнали о нем. Я дал слово, что если собью еще, то сразу доложу.
Через несколько дней в полк пришли газеты с описанием боя. Все в них было правильно, но я смущался. Казалось, что сделали меня уж слишком героическим авиатором. Тем не менее одну газету отправил домой отцу, а другую Зине - той самой девушке, с которой мы в холодном вагоне ехали из Москвы на фронт.
* * *
Тем временем продолжались жестокие бои за Глухую Горушку. По нескольку раз в день летали мы штурмовать живую силу и технику врага.
Рано утром командир эскадрильи Пошевальников повел группу в составе двенадцати самолетов на уничтожение артиллерийских позиций противника. Подлетаем к линии фронта и попадаем под жестокий зенитный огонь: бьет по крайней мере полдюжины батарей. Начинаем маневрировать.
Ведущий дает команду: "Приготовиться к атаке!"
Включаю механизм бомбосбрасывателя, убираю колпачки от кнопок сбрасывания бомб, реактивных снарядов и от гашеток пушек и пулеметов. Проверяю приборы. Внимательно слежу за действиями ведущего.
Разворачиваемся для атаки, и в этот момент мой самолет сильно подбрасывает, будто кто-то ударил его снизу. Мотор начинает работать с перебоями. Ясно: попадание...
Тем не менее вхожу в атаку.
Мотор работает все хуже и хуже. Выхожу из строя и всеми силами пытаюсь дотянуть до линии фронта, благо, она недалеко. Чувствую, что машина окончательно отказывается слушаться, и тут вижу внизу довольно большую поляну. Снижаюсь и, не выпуская шасси, сажаю самолет.
Кругом густой сосновый лес. Тишина. Что же теперь делать? Куда идти? С воздуха я ориентировался прекрасно, а сейчас, убей, не знаю, где свои, а где немцы.
Откидываю фонарь. Но едва пытаюсь вылезти из кабины, как начинается обстрел. Стреляют с двух сторон. Мы со стрелком засели в кабинах под прикрытием брони. А бой идет, стрельба все интенсивнее. Есть уже несколько попаданий в самолет.
Попадут в бензобаки - не миновать взрыва. Одно утешает: стреляют автоматы и винтовки, баки же защищены броней, которую можно пробить лишь из крупнокалиберного пулемета.
Постепенно бой стихает, выстрелы все реже и реже.
- Пойдем в лес, - говорит стрелок. - Пересидим.
- Кого пересидим? - не понимаю я.
- Посмотрим, кто подойдет к самолету. Если немцы, то тронемся в другую сторону, а если свои...
Ясно. Мысль правильная.
Осторожно выбираемся из самолета, ползем по глубокому снегу в лес. Добрались до деревьев, залегли. Проходит не больше получаса, видим, как из-за деревьев появляются четыре пехотинца. Один с миноискателем идет впереди, за ним цепочкой тянутся остальные.
Свои или немцы? Похожи на своих - в валенках, ушанках. А может, немцы? Лежим не шевелясь.
Пехотинцы подходят все ближе и ближе к самолету. Теперь ясно видим, что это наши солдаты. Вскакиваем и бежим к ним.
- Стой! - раздается вдруг голос солдата с миноискателем. - Стой, летун! Куда тебя черт несет! Здесь минное поле. Что кишки хочешь по деревьям развесить?
Останавливаемся как вкопанные. Солдаты подходят к нам, и мы вместе направляемся к самолету.
- Везучий ты, друг, - говорит пожилой солдат. - Смотри.
Чувствую, как волосы становятся дыбом. Впереди самолета, метрах в пяти, лежит противотанковая мина. Стоило при посадке еще чуть-чуть продвинуться вперед, и мы со стрелком наверняка отдали бы богу души.
- Чуешь? - спрашивает тот же солдат. - Так-то вот. Ладно, идем к командиру полка. Там разберутся и в часть вас отправят. Айда!
Выбираемся с заминированного поля, входим в лес. Тут уже можно идти спокойно. Солдаты рассказывают, что приземлились мы прямо перед позициями стрелкового полка на "ничейной" земле. Пехотинцы открыли огонь, чтобы не подпустить к самолету немцев. Но, видно, те не очень-то и стремились добраться до "ильюшина". Это нас и спасло.
Идем уже около получаса, выходим на укатанную машинами дорогу. Неожиданно из-за поворота появляется колонна офицеров. Мы отходим к обочине, пропускаем строй. Вдруг из колонны раздается громкий голос:
- Талгат!
Смотрю и глазам своим не верю: в колонне идет Бухарбаев. Да, да, командир звена Фрунзенского аэроклуба, который пускал меня в первый самостоятельный полет.
Я кинулся к строю, обнял земляка. А колонна идет и идет. Как быть?
- Спросим разрешения у командира, - быстро говорит Бухарбаев, позволит нам побыть вместе.
Майор, ведущий колонну, выслушал нас и, действительно, не возражал, чтобы Бухарбаев остался со мной.
- Только не очень задерживайтесь, - сказал он на прощание.
Мы вместе отправились к командиру полка. Показали документы, рассказали о бое, о подбитой машине.
- Знаю, знаю, - густым басом заговорил подполковник. - Я уже связался с вашей частью, сообщил, что живы и здоровы. Пока отдыхайте. Будет попутная машина - отправим. А это кто? Земляк? Приятная встреча.
Добрый подполковник разрешил нам остаться в его блиндаже. Вскоре на столе появились консервы, хлеб, фляжка с водкой.
Многие, конечно, знают, что значит встретить старого знакомого после долгой разлуки. Но далеко не все представляют себе, что означает эта встреча в тяжелой фронтовой обстановке. Шел час за часом, а мы сидели говорили, говорили, говорили...
Перед самой войной здоровье у Бухарбаева стало сдавать, и медицинская комиссия отстранила его от полетов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36