Время, проведенное на зимних квартирах, поставило все на свои места. Старший батальонный комиссар Дидик и его партполитаппарат провели большую политико-воспитательную работу, в подразделениях состоялись партийные и комсомольские собрания. Деловые совещания, газеты и радиопередачи, боевые листки, беседы с командирами и политработниками помогли всем определить свое место, свою роль и обязанности в общем великом деле защиты Родины.
Днем, когда полк грузил имущество и боеприпасы на машины, я, отдавая распоряжения, внимательно вглядывался в лица красноармейцев и командиров. Многих из них я знал неплохо и мог по выражению лиц, по коротким репликам и манере держать себя угадать их внутреннее состояние.
Вот командир полка Павел Гаврилович Петров. Он заметно возбужден, бурно реагирует на малейшее отклонение от его указаний. Стараясь быть строгим, сердито выговаривает провинившимся. Но его глаза смотрят на готовящихся к выступлению бойцов внимательно и доброжелательно. Он еще совсем молод.
Но командир подполковник Петров великолепный: блестящий строевик, мастер огневой подготовки. Его полк не подведет в бою, и он это знает. Однако уверенность в своих бойцах не мешает Павлу Гавриловичу придирчиво следить за погрузкой.
А вот красноармеец Николай Самсонов. Двигается быстро и немного судорожно. Пробегая через двор, все смотрит в сторону ворот. Волнуется: жена вот-вот родить должна, может, и родила уже. Должен кто-нибудь прийти и сказать. Успеют ли?
Адъютант командира полка лейтенант Григорий Печников, известный московский спортсмен-лыжник, щурит свои дерзкие серые глаза. На щеках чуть заметно бугрятся упрямые, злые желваки. Этот в любой момент готов в бой. И не подведет.
Еще и еще мелькают лица сослуживцев. И ни на одном не видно ни растерянности, ни подавленности. Гнев - да, возмущение - да, суровая озабоченность, нескрываемая злость, какая-то своя, личная обида, боль, скорбь - сложные комбинации самых разных переживаний, по растерянности и подавленности я действительно не видел на лицах тех, кто шел навстречу опасностям...
Полк двигался по Садовой к Можайскому шоссе, и я, сообразив, что нам придется пройти мимо дома на Смоленской площади, где жила моя семья, на мотоцикле обогнал полк, чтобы проститься с родными.
Короткое прощание, поспешные поцелуи.
- Береги себя, пиши чаще...
...Я сидел в штабной машине, закрыв утомленные предыдущей бессонной ночью глаза. Смотреть все равно было некуда. Колонна шла с потушенными фарами. Вдоль шоссе тянулись одинаково невидимые перелески, поселки и деревушки, не мелькало ни единого огонька.
Начало светать. Колонны машин, как одно огромное живое существо, двигались на запад, к еще далекой линии фронта. Потом тяжелый бег замедлился, ровный гул моторов и шум колес сменились относительной тишиной; раздались какие-то крики, взлетающие над общим не очень громким гулом голосов. Колонна стала. Я вышел из машины, чтобы узнать, в чем дело, прошел вперед и спросил встречного лейтенанта:
- Почему стоим?
- Трудно сказать. Может, так положено, по плану?..
- Да нет, - сказал кто-то сверху, - авария там.
На кабине одной из машин, приложив ко лбу пилотку на манер козырька, поднимаясь на носки и изо всех сил вытягивая шею, стоял молоденький светлоголовый командир с одним кубиком на петлице.
- А хоть какое-нибудь движение намечается там, впереди? - спросил я его.
Светлоголовый вытянулся еще больше и покачал головой:
- Что-то не похоже.
"Придется выезжать вперед", - решил я.
Оказывается, пересекая железнодорожный переезд, на порядочной скорости столкнулись несколько мотоциклистов. Четверо получили ранения и вместе с мотоциклами лежали на переезде. Вокруг суетились бойцы, пытающиеся оказать им первую помощь. Бледный высокий политрук, страдальчески кривя рот, убеждал толпящихся вокруг:
- Разойдитесь! Вы же мешаете притоку воздуха...
- В чем дело, товарищ политрук? - спросил я, входя внутрь живого кольца. Почему не ликвидируете пробку? Вы же тут старший.
Он слегка пожал плечами:
- Что же можно сделать? Ждем машины санбата.
Я немедленно распорядился, чтобы пострадавших осторожно перенесли в сторону, и, обращаясь к политруку, добавил:
- Организуйте расчистку переезда и немедленно начинайте движение колонны.
Политрук возмущенно вздернул подбородок:
- Возобновить продвижение, когда пострадавшим еще не оказана помощь? Вы забываете, что это живые люди, товарищ капитан. Это же бессердечие какое-то!
Теперь пришла моя очередь возмутиться. Сдержавшись, чтобы не закричать на излишне чувствительного политработника, я сказал как можно строже:
- Выполняйте приказ! - И, не оглядываясь, отошел.
- Разумно! - сказал кто-то за моей спиной. - Мало ли что может произойти, пока целый полк из-за четверых посреди дороги стоит. Может, из-за этого сотни где-нибудь гибнут, ожидая нашей помощи.
Стоя на обочине, я следил за тем, как на шоссе восстанавливался порядок. Вот первые машины пошли через переезд. Заурчали моторы, колонна дрогнула марш продолжался.
В это время подъехал командир дивизии Яков Григорьевич Крейзер, молча выслушал мой доклад. Широко расставленные глаза спокойно глядели со смуглого чисто выбритого лица.
Якова Григорьевича я знал еще с 1932 года, когда начал службу в армии рядовым бойцом Московской Пролетарской стрелковой дивизии. Я. Г. Крейзер тогда командовал нашим первым учебным батальоном. Он был великолепным командиром, и за успехи в боевой и политической подготовке подчиненных его наградили орденом Ленина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102