Пришлось, конечно, ему отказать, несмотря на опасения, что последствия отказа скоро скажутся. Но хозяин заимки Имшенецкий так был уверен в искренности слез и клятв Николая при получении последней суммы, что я успокоился.
Однако мои предчувствия сбылись.
ВЫЛАЗКА В ГОРОД
Вскоре я получил от Релинга, председателя комиссии по национализации банков, повестку с предложением прибыть для подписи акта передачи ценностей. Другая повестка, присланная моей матерью, оставшейся в Екатеринбурге, грозила чуть ли не смертной казнью, если мы не представим в указанный срок в распоряжение Красной армии нашу лошадь. После долгих споров мы решили исполнить приказание властей. Это была моя последняя поездка в город.
Моя старая лошадь так плелась, что мы запоздали и подъехали к городу после девяти часов вечера, т. е. после часа, в который был запрещён выход на улицу. Пришлось пробираться на Фетисовскую улицу окольными путями. Нигде ни души. Город весь как бы вымер, и как-то особенно гулко в тишине раздавались удары копыт нашей лошади по каменной мостовой. Экипаж двигался с черепашьей скоростью. Казалось, что мы никогда не доберёмся до квартиры. Но вот и Фетисовская, а вот и дом Захарова. Войдя в квартиру, мы обнаружили нежданного гостя — Поклевского-Козелла. Уже несколько суток он приходил к нам ночевать. Из-за опасения ночного ареста Викентий Альфонсович начал страдать бессонницей. В это тяжёлое время очень многие, так же как и Поклевский-Козелл, не ночевали дома, а искали ночлега у своих друзей, по возможности часто меняя место ночёвки.
Моя мать рассказала, что уже два раза приходили за лошадью, а один раз спрашивали меня. Помимо этого печ-ник-слесарь приходил предупредить, что меня ищут и его расспрашивали о моём местонахождении. Засим наши друзья Прейсфренды сообщили, что на днях был оцеплен дачный посёлок Шарташ. При обысках у комиссара прочли список подлежащих аресту и расстрелу лиц, в начале которого было проставлено моё имя и имя моего сына. Все это сильно взвинтило нервы, и как ни устал я от трёхчасовой езды, а спалось всё же плохо.
Часа в четыре утра раздался звонок. Мы с женой быстро вскочили и начали одеваться. Жена настояла, чтобы я бежал из дому через задний ход. Я сделал вид, что ухожу, а сам спрятался в коридоре, боясь оставить её одну. Оказалось, ложная тревога. Звонил рассыльный, принёсший телеграмму.
Напившись кофе, я в девять часов отправился прямо в Народный банк, где служили почти все мои бывшие коллеги. Едва завидев меня, они начали уговаривать бежать немедля. От них же я узнал, что Чернявский только что выпущен из арестного дома и сидит под домашним арестом.
Всё же я решил исполнить свой последний служебный долг и пойти в комиссию по национализации банков. Акт был составлен грамотно, пришлось лишь сделать оговорку о неправильности приёма недвижимости по балансовой стоимости. Покончив с делом, я рискнул посетить Чернявского, с которым, несмотря на его левизну и угодничество большевикам, оставался в неизменно хороших отношениях. Меня мучило любопытство узнать причину его ареста. Я даже задавал себе вопрос, а не был ли арест симуляцией из желания обелить себя в случае освобождения нас чехами.
По дороге в Государственный банк мне встретился Павловский, возвратившийся из отпуска. Он шёл к комиссару Чутскаеву.
— Что слышно? — спросил я.
— Вчера получено известие из Москвы, что вскоре будет подана серьёзная помощь против чехов. Так что вся эта авантюра, слава Богу, будет скоро ликвидирована.
Я удивился и не смог воздержаться от восклицания:
— Как — слава Богу? Вы что?
— Да, я против этих выступлений — они только озлобляют большевиков.
Я сухо простился с Павловским.
К Чернявскому меня допустили. Он был рад моему приходу и начал жаловаться на большевиков и на отвратительный режим арестного дома, находившегося в ведении ГПУ.
— Скажите, Василий Васильевич, откровенно: не по вашей ли просьбе вас арестовали?
— Я так и думал, что вы зададите этот вопрос. Арест был для меня выгоден на случай прихода чехов. Я сидел под арестом при самых отчаянных условиях в доме Злоказова, где в одной комнате содержалось шестнадцать человек. И даже там я думал, как хорошо, что меня арестовали.
— Однако что вы натворили? За что такая немилость?
— А, видите ли, арестовал меня Войков. Он дал мне знать, что в пять часов начнут вывозить ценности; я и приказал явиться всему штату. Оказывается, он желал произвести вывоз ценностей келейно и страшно на меня за это рассердился. Потом придрался, что я без его разрешения, ввиду эвакуации отделения в Пермь, выдал служащим по двухмесячному окладу.
Простившись с Чернявским, я не рискнул идти домой, а зашёл в Северное страховое общество и просидел там до обеденного времени, как мы и сговорились с женой.
Ровно в три я сел за обед, а в четыре, захватив с собой краюху черного хлеба, вместе с кучером, немцем Иоганном, двинулся пешком в обратный путь, в Маргаритино.
Если бы это путешествие мне суждено было проделать двумя месяцами раньше, то я, наверное бы, на него не решился. Но теперь я окреп физически и был уверен, что свободно пройду расстояние в двадцать две версты без особой усталости.
ВОЗВРАЩЕНИЕ В МАРГАРИТИНО
Погода стояла великолепная, хотя для ходьбы было немного жарковато. Но я утешал себя тем, что часа через два наступит вечерняя прохлада.
Первые четырнадцать вёрст я прошёл бодро, только хотелось пить, поэтому я решил зайти на лесной кордон и попросить молока. В избе я застал молодую хозяйку с довольно интеллигентным лицом. На мою вежливую просьбу продать мне крынку молока я получил резкий отказ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128