Особую заботу проявить о девушках, которые находились с нами в одном боевом строю. Все это отлично понимал наш "дед" и умел наладить эскадрильский быт. Видя его незаурядные хозяйственные способности, я назначил его своим ординарцем, и стал он у нас своеобразным начальником тыла. Хорошо, когда в эскадрилье есть такой человек!
Учиться у него сметке и находчивости присылали своих хозяйственников даже командиры соседних эскадрилий - капитан Николай Горбунов и майор Дмитрий Кравцов. Оно и понятно: никто ведь не учил нас организации быта и отдыха. А на войне это далеко не второстепенное дело.
Я попал в полк с большими боевыми традициями, это ко многому обязывало. Онуфриенко, Краснова, Горбунова, Кравцова и других летчиков знала вся армия. Об их подвигах рассказывала армейская газета "Защитник Отечества". Я хорошо знал, на что способны эти люди, как много можно у них перенять. Не стесняясь, шел за советами к Горбунову и Кравцову, поучиться боевому мастерству - к Онуфриенко и Краснову. Правда, появилась у меня одна особенность: раньше все, что слышал от бывалых бойцов, брал на вооружение. А сейчас их опыт подвергал критическому анализу, отбирал из него только самое полезное, поучительное. Все как бы просеивалось сквозь сито моего собственного опыта. Видимо, наступала та боевая зрелость, когда ты уже способен сам решать, что тебе нужно, а что нет.
Здесь служилось хорошо - не было людей, подобных Ермилову.
Но родной полк, в котором проходило мое бойцовское становление, я не забывал ни на минуту. Каждая его победа радовала, каждая неудача огорчала. Особенно ранило мое сердце сообщение о том, что в тяжелом состоянии отправлен в госпиталь Султан-Галиев. Это было невероятно - такой виртуоз воздушного боя и вдруг попал в беду! Лишь через несколько лет он выздоровел и вернулся в авиацию.
Еще не остыли переживания за Султан-Галиева, как новый удар: погиб командир второй эскадрильи капитан Николай Горбунов.
Над Южной Украиной в полную силу расцвел талант этого крылатого бойца. Казалось, никто не сможет противостоять ему в боевых схватках. Однажды во главе четверки он встретил более двадцати Ю-87 под прикрытием десяти ФВ-190. Стервятникам пришлось спасаться бегством, многие из них так и не вернулись на аэродром. Трех сбил лично Горбунов.
И вот воздушный бой над излучиной Днестра в районе Дубоссар. Двадцать ФВ-190 против восьмерки наших истребителей. Горбунов всей группой ринулся на "фоккеров". Подожгли одного, второго фашиста. И тут сверху свалилась десятка "мессеров". Они подбили ведомого командира третьей эскадрильи Дмитрия Кравцова - младшего лейтенанта Валерия Панютина. Машина вспыхнула, но Валерий стал уходить на свою территорию. "Мессеры" - за ним. Панютин выпрыгнул с парашютом - фашисты открыли огонь. Кравцов не выдержал, бросился на выручку ведомому. Таким образом, одна пара оторвалась от основной группы. Вторая пара, Цыкин Капустянский, тоже оказалась скованной боем. Образовался смертельный клубок и вокруг третьей пары.
Горбунова прикрывал командир звена лейтенант Владимир Пещеряков. В один из моментов, когда на него и Горбунова обрушили свой огонь сразу два "мессера", oн ушел в сторону...
Хоронили мы Николая Ивановича Горбунова, уроженца села Водопьяновка Воронежской области, на кладбище села Грасово Одесской области. В почетном карауле стояли все его боевые друзья. Не было лишь Пещерякова, Совесть терзала его душу не только за капитана Горбунова, но еще и за своего ведомого лейтенанта Валентина Бегуна, которого ранее он потерял, уклоняясь от огня противника.
Всем было ясно, что причина гибели Горбунова и Бегуна - трусость Пещерякова. Такое у нас не прощалось.
Состоялось заседание выездного суда военного трибунала. Первое в моей жизни. Мне поручили выступить на нем общественным обвинителем.
Наверное, мои слова, высказанные от имени всех однополчан, били Пещерякова больше, чем сам приговор. Мы отказывали ему в доверии. Он отступил от военной присяги, за его трусость жизнью своей заплатили два летчика.
Военный трибунал приговорил Пещерякова к семи годам лишения свободы, а позже нашли возможным разрешить ему летать в нашем корпусе в качестве стрелка-радиста. В 1947 году случай свел меня с ним в академии, где он был командиром учебного звена. Кровью искупив свою вину, Пещеряков снова заслужил право быть летчиком.
Страх и трусость...
Это отнюдь не синонимы.
Страх как чувство присущ всем. Он возникает чаще всего перед неизвестностью, таящей в себе опасность, и выражается тревожным беспокойством, душевным смятением, скованностью действий. Страх бывает такой, что от него мороз по коже пробегает.
Однако в душе человека идет напряженная борьба между "опасно" и "надо". У сильных, волевых, дорожащих своей репутацией и честью, ставящих общие интересы выше личных, верх всегда берет "надо". У слабых - "опасно". И на свет появляется омерзительная, предательская трусость.
Так было и с Пещеряковым. Его нравственные устои и убеждения оказались слабее подленького стремления к самосохранению. Такая же история случилась и с младшим лейтенантом Леонидом Кодольским, трусость которого стоила ему собственной жизни.
Он сменил Василия Гриценюка, попавшего надолго в госпиталь: лопнули барабанные перепонки. Случилось это во время полета из Малого Тростянца в глубокий тыл противника. На обратном пути под Кишиневом наткнулись на пару "мессеров". Завязалась схватка. Тут откуда ни возьмись - еще пара "мессеров". Дело плохо: у нас горючее-то на исходе. Надо выходить из боя. Решаю прибегнуть к излюбленному методу - камнем пикировать до самой земли, там вырывать машину и на бреющем - к своим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101