Резко перехожу в набор высоты. Овчинников - следом. Отлично держится! Но "мессеры" не отстают. С пяти тысяч очертя голову бросаюсь вниз. А где Овчинников? Потерялся? Что-то на него не похоже. Ага, он перешел на другую сторону, так ему удобнее наблюдать.
Пока искал ведомого, следил за "мессерами", не заметил, что до земли рукой подать, еще секунда - и врежусь.
С такой силой я никогда раньше не рвал ручку на себя. В глазах потемнело. На мгновение потерял сознание. Пришел в себя - самолет странно покачивается, плохо повинуется. Что такое? Смотрю - капот вспух, на плоскостях обшивка висит клочьями, элероны тоже "раздеты".
Нет, и на этот раз вражеские снаряды меня миновали. Просто я превысил все нормы перегрузок. Зато своего достиг: фашистские летчики, расстреляв боеприпасы, ушли восвояси. Мы с Овчинниковым благополучно вернулись домой. Правда, мой самолет больше в воздух не поднимался - его списали. Расставаясь с ним, я мысленно говорил: "Прости меня, верный друг, надежно послуживший, но пойми, воздушный боец не только тот, кто сбивает, но и тот, кто умеет сам не быть сбитым".
Наши пленки немедленно отправили в вышестоящий штаб. Дай бог, чтобы они оказались полезными - слишком дорого нам достались. Так дорого, что меня начало знобить. Я сказал об этом Овчинникову, тот в ответ пошутил:
- Пройдет, командир, с вас-то обшивочку не сорвало, значит, все в порядке.
А через два часа звонок из штаба армии:
- Пару Скоморохова срочно отправить на повторное фотографирование с той же высоты, с того же направления, под тем же ракурсом.
Понятно - нужны какие-то уточнения.
А у меня впервые в жизни пропало всякое желание что-либо делать. Хотелось лечь и забыться. Чувствую температуру. Что делать? Когда дана команда на вылет - поздно идти к врачу, объяснять свое самочувствие. Тем более что требуются именно наши повторные снимки. Кто их сделает? Овчинников ведь меня прикрывал он не помнит точно, как мы заходили на съемку.
Деваться некуда - летим.
Над плотиной повторяем все точь-в-точь, что делали раньше. И все события повторяются: на третьем заходе нас снова атакуют "мессеры". А на меня нашло полное безразличие ко всему, в глазах плывут и плывут какие-то желтые круги, стала одолевать дремота.
- Вася, со мной что-то неладное. Какая у нас высота?
- Две тысячи, командир. Держите курс на аэродром, буду отбиваться.
- Ищи посадочную площадку, я не могу вести машину.
- Скоморох, продержись немного, - перешел Вася на "ты",- я попробую отогнать "мессеров", тогда что-нибудь придумаем.
- Ладно, действуй...
А силы мои тают. Начинаю снижаться, искать, где бы приземлиться. Сознание то и дело пронизывает мысль:
"Снимки! Снимки! Их ведь ждут".
Передал по радио Овчинникову:
- Ищи посадочную площадку, ищи.
Сколько после этого прошло времени - не знаю. Передо мной вдруг возник силуэт самолета Овчинникова, я услышал голос ведомого:
- Следуй за мной, идем на посадку...
Это было как нельзя кстати - внизу я ужо ничего не видел.
- Вась, высота?
- Пятьдесят метров.
- Становись рядом, подсказывай высоту.
- Хорошо, командир.
Он тут же пристроился крыло в крыло.
- Чуть ниже, выпускай щитки, убирай обороты. Десять метров, пять метров, чуть ручку на себя...
Что было дальше - не помню.
Очнулся от ласкового прикосновения чьих-то теплых рук. Открыл глаза - надо мной миловидное девичье лицо.
- Где я, что со мной?
- В госпитале, милый. Была очень высокая температура. Теперь все проходит.
"Малярия", - мелькнула мысль. Снова дала знать о себе - я болел ею еще в детстве.
Пролежал всего три дня - заботливые медсестры, врачи хорошее лечение быстро сделали свое дело. За мной прилетел сам комэск - Михаил Устинов. Устроил меня в фюзеляже Ла-5 и доставил в полк. От него я узнал, что мой самолет yжe стоит на своей стоянке целый и невредимый. Пленки в тот же день были отправлены по назначению.
Все кончилось благополучно благодаря Василию Овчинникову. Он еще раз доказал, что с ним можно идти в огонь и в воду.
В полку мне дали два дня - отдохнуть, набраться сил.
В те дни решилась судьба Днепрогэса. Множество фотоснимков, добытых не менее дорогой ценой, чем те, что доставили мы с Овчинниковым, помогли изучить все подступы к плотине, определить места, где могли быть проложены кабели, заложена взрывчатка. После этого штурмовики буквально "перепахали" подозрительные места, чтобы нарушить взрывную систему.
Пока действовали штурмовики - не дремали саперы. Под взрывами бомб, свистом осколков они находили и резали провода, обезвреживали заряды. Все это в темную осеннюю ночь, в холодной воде.
А на КП фронта с нетерпением ждали вестей.
"Нервы были напряжены до предела, - писал впоследствии В. А. Судец, казалось, ночь никогда не кончится. В эти долгие тревожные часы я поделился с М. И. Неделиным воспоминаниями своей юношеской поры. Ведь тут, в Запорожье, я знал каждую пядь земли, каждый камень и куст. Мальчишкой рыбачил в этих местах, а стал постарше - ходил сюда в походы с друзьями.
Наши отцы и старшие братья громили здесь в годы гражданской войны врагов революции, а в июле - октябре 1941 года насмерть стояли отважные советские воины, остановившие танковые орды генерала Клейста. А теперь мы опять ведем бой - бой за Днепрогэс..."
К этому остается добавить, что Владимира Александровича Судца боевая судьба снова привела в те места, где он со своим авиационным корпусом сражался в 1941 году. Теперь крылья его армии несли освобождение родному краю.
В эти боевые дни к нам на полевой аэродром в Близнецы приехали артисты из Горького. Среди них много совсем еще молоденьких, симпатичных волжанок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101