- Он умрет?
Глеб кивнул.
- Я ничего не смогу сделать,- сказал он.- Эти ариманитские
штучки... может быть, ты слышала о них.
- Я много чего слышала. Не знаю, чему верить.
- Наверное, всему. Добавь разве, что они страшно
расплачиваются за свои умения. Блистательное исключение - их
высшие. Те умеют перекладывать расплату на головы паствы.
- Какие же мерзавцы...
Глеб пожал плечами, чуть повернулся к ней.
- Думаешь, я лучше? - спросил и посмотрел в глаза.
Она вдруг задохнулась.
- Ты не представляешь, сколько грязи, крови... сколько
предательств... ради чего? Ведь в конечном итоге - пустота...- он
замолчал. Лицо его померкло.- Я так долго и много размышлял
категориями: народ... страна... уцелеть.. победить... - они
затерлись, понимаешь? Что мне народ? Большая толпа... А - страна,
власть, благо? Такая битая условность, такой иероглиф... Но ведь
меня никто не спрашивает, что я думаю обо всем этом, да и сам
себя я не спрашиваю...
- Глеб...
- Я так люблю тебя, что мне ничего не надо больше, а
получается - наоборот... чем ближе я к тебе, тем все безнадежнее
и безнадежнее...
- Но это неправда. Я...
- Да.
- Что? Что?
- Ты моя. Ты самая моя, настолько моя, что так не бывает, но
так есть. Поверь: мне наплевать на корону, на долг, на судьбу. На
честь. Лишь бы быть с тобой, просыпаться возле тебя... И - смешно
- это так просто сделать. И - так невозможно, что...
- Но - отчего?! - она почти кричала.
Он спрятал лицо в ладонях и покачал головой. Он качал и
качал, и это было почему-то самое страшное.
- Они... что-то сделали... с Билли? - она выговорила это,
чувствуя, как слова обжигают губы.
- И это тоже,- сказал он глухо. - Но это... преодолимо. Я...
найду ключик, я знаю... Хуже - другое. Понимаешь... - он вдруг
усмехнулся какой-то жалкой и отчаянной усмешкой, - меня ведь
нельзя любить. Помнишь, какая была Олив? А я... отлепился от
нее... успел - почти вовремя. Потому что, когда тебя любят,
хочешь поделиться тем, что у тебя есть... а этого нельзя. И -
иначе нельзя. Вот и все. Тебя хватит на полгода, не больше,-
закончил он неожиданно жестко и отстранился.
- Поделиться? - тупо спросила Светлана. - Поделиться - чем?
Глеб не ответил. Он смотрел в другую сторону. Там, за
кормой, небо будто намокло.
- Шквал идет, государь,- сказал кто-то сзади.
- Шквал,- согласился Глеб как-то виновато.
Светлана обернулась. Капитан смотрел на них укоризненно.
Туча была уже смоляной - и на полнеба. "Единорог" держал
пока все паруса, идя под крутой бакштаг. На лаге было тридцать
семь узлов. Левые корпуса почти ушли в воду, правые резали
воздух. Палуба гудела и вибрировала так, будто под нею изнемогала
мощная машина. Больше часа удавалось держаться на краю урагана,
обгоняя валы, проходя их плавно и медленно, под острым углом.
Тысяча сто тонн железа и стали казались почти игрушкой.
Но скорость перемещения урагана вряд ли была меньше
шестидесяти узлов. Он нагонял, и нагонял уверенно.
Ветер пока был тоже терпимый - узлов пятьдесят. Паруса на
пределе, но - держат его.
Длинные валы перечеркнуло наискось, изъязвило пенными
рваными волнами.
Температура упала градусов на десять.
На островах Жемчужного такие ветра нежно зовут
"раскатиками". Они приходят зимой и бушуют по три-четыре дня
кряду. Выворачивая деревья и подмывая берега. Часто после
раскатика выбрасывает на берег обломки мачт, круги, вамбуровые
койки и жилеты...
Вверху туча обогнала "Единорог": будто пальцы черных рук
нависли над кораблем. Переплетающиеся пальцы...
С посвистом, как по железу, ударили по парусам первые струи
ливня. И тут же - первый раз! - взметнувшийся гребень прокатился
по палубам. Глеб отвернул лицо - но ударило по ногам. Сразу стало
скользко. Он посмотрел на барометр: стрелка уперлась в латунный
гвоздик.
- Государь, идите в каюту!- прокричал на ухо капитан. Глеб
помотал головой.
С пушечным грохотом лопнул летящий кливер. Боцман задудел,
матросы кинулись...
Высокий вал с колышущейся пенной вершиной шел в правую
скулу, сминая другие волны. Они исчезали - или взлетали на него и
взрывались белыми бомбами. Накроет, подумал Глеб.
С жутким скрежетом - так скрежетала бы великанская
заржавелая кровать под тяжестью мамонта - "Единорог" вскарабкался
на вал, застыл надолго, перевалился на правый бок и заскользил,
все набирая скорость падения...
Вода была густо-зеленой.
- Не вывезет, - сказал капитан.- Порвет нас, порвет - как
корову на льду...
- Стыдитесь,- сказал Глеб - и вдруг сам не услышал своего
голоса.
Будто ворох шелестящих листьев обрушился на них. Маленькие
птицы - миллионы маленьких птиц! - носились, несомые бурей,
разбивались о снасти, ударяли в руки, лица... Крик их заполнил
все. В секунды корабль превратился в кладбище. Перья и кровь не
мог смыть хлынувший ливень. Упал, взмахнув руками, матрос - и был
тут же снесен за борт. Страховочный конец лопнул, как шнурок
звонка, дернутый в раздражении.
Впереди - сомкнулась тьма.
Не слышно стало ничего, кроме воя ветра. Капитан отдавал
команды жестами рук.
Лишь штормовое вооружение осталось через минуту. Синие, в
ладонь толщиной, брезентовые треугольники фока- и грота-
стакселей. Их тяги хватало, чтобы не терять управляемости.
Валы теперь шли сзади и справа. Гребни достигали мостика.
Мачты мотало резко, почти било. Как там марсовый...
Сзади нарастал трепещущий свет.
Глеб поднес к глазам часы. Без четверти четыре. Слово
"Альдо" еще угадывалось на крышке.
Пенный вал перевалился через подволок мостика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82