– Станови-ись!
Ребята построились, снова подняли чемоданы. Михайлов и Катков были уже на катере. Боцман первым вступил на трап.
За ним последовали ребята.

9

Михайлов и боцман ушли в рубку. Ребята расположились на палубе. Гурька и Николай сели около люка, из которого сразу потянуло теплом от работающего мотора.
Катер шел, рассекая волны, и кемский берег, удаляясь, постепенно тонул за туманной полоской горизонта. Скоро берег исчез, вокруг ничего не видно, кроме колеблющейся громады воды.
Море дышало, поднималось огромными пологими волнами. Небольшой катер на них казался удивительно легким. И всякий раз, когда волна поднимала судно, Гурька всем телом ощущал страшную силу моря.
Море играло с катером, качало его на своих глянцевитых ладонях. Казалось, это оно, а не мотор двигает катер вперед, передавая его с одной ладони-волны на другую.
Море пугало. Хмурое, бескрайнее, оно гневно дыбило серо-свинцовые волны, не замечая катера – жалкой скорлупки, которая, казалось, целиком находится в его власти.
И Гурькой овладела робость перед грозной стихией. Он казался себе ужасно слабым и ничтожным в сравнении с нею.
Сидевший рядом Николай что-то ел, уставившись светлыми глазами в палубу.
А Гурька почувствовал себя плохо. И почему этот Лизунов все время ест?
Гурька стукнул его по руке, вышиб кусок хлеба.
– Брось, Лизун. Не нажрешься никак.
Николай обиделся.
– А тебе чего надо? Не твое ем.
Гурька отошел к корме. На гребнях волн курчавилась пена, катер подбрасывало так, что Гурьке иногда казалось, словно он отделяется от палубы и она уходит из-под его ног. Волны ударяли о борт катера, и брызги летели на палубу. Иная волна, словно не рассчитав прыжка, падала перед самым бортом, рассыпалась косматой гривой и, нарастая снова, скользила вдоль судна с клекотом и урчаньем.
Ребята перебрались на высокую, носовую часть катера.
Из рубки вышел боцман, спросил:
– Что, товарищи, болтает немного?
Ему никто не ответил.
– Ничего, – сказал боцман. – Небольшой свежий ветерок и только. Не больше четырех баллов. Скоро будем на месте.
Гурька стоял на узкой металлической лесенке и держался за поручни.
Волны одна за другой перекатывались через корму, и вода попадала через люк в трюм.
Боцман заметил это и закрыл крышку люка. По палубе он ходил спокойно, словно по твердой земле, и Гурька подумал, что ему придется долго привыкать, чтобы чувствовать себя в море так же уверенно, как чувствовал и вел себя боцман.
У Гурьки нарастал противный приступ тошноты. Он открыл рот и жадно хватал им прохладный сырой воздух.
Михайлов тоже вышел из рубки. Он стал на самом носу катера и делал какие-то распоряжения мотористу. Несмотря на ветер, густой туман плотной пеленой обступил катер, и в десятке метров от него уже ничего не было видно.
Гурьке совсем стало плохо. Он так и не смог справиться с приступом тошноты и повис над бортом.
Боцман стоял рядом и держал его за бока, чтобы не свалился в воду.
– Ничего, ничего, Захаров. Моряк из тебя все-таки получится. Соображаешь? Ну, а если соображаешь, то все остальное пустяки. Редкий человек перенесет первую качку спокойно. Потом пройдет. Привыкнешь. Один-два похода, и все как рукой снимет. Вот твой друг, Лизунов, жует. У некоторых так и проходит. Ты травишь, а его голод одолевает.
Гурька посмотрел на Николая. Тот стоял, прислонившись к рубке, и ел воблу.

10

Показались Соловки. Сначала это были отдельные скалистые острова без каких-либо признаков жизни. Потом появился маяк на лесистой, похожей на шишку горе.
– Гора Секирная, – сказал боцман.
Гора постепенно вырастала из воды, все выше поднимая темную башню маяка.
Уже вечерело. Ветер у острова стих, и качка прекратилась.
В сумерках вырисовывался пологий берег с высокими стенами старой крепости, островерхими башнями по углам ее и в середине, с куполами, монастырских соборов, небольшими домиками поселка.



Это было похоже на сказку. Судно входило в бухту, на берегу которой стояла древняя крепость с несколькими рядами амбразур в башнях. Кажется, сейчас блеснут огни выстрелов, и над морем прозвучит раскат приветственного салюта. Глядя на берег, Гурька вспоминал стихи великого поэта:
Пушки с пристани палят,
Кораблю пристать велят.
Катер лихо развернулся и, стукнувшись кормой о стенку причала, остановился, пуская буруны и синеватые клубочки дыма.
Боцман первым выскочил на берег и скомандовал:
– Станови-ись!
Ребята построились, а потом пошли за боцманом к небольшому каменному зданию, стоявшему неподалеку от крепостной стены.
Боцман сказал, чтобы они подождали его у крыльца, а сам заспешил по широкой крутой лестнице к дверям, над которыми на длинной черной доске золотыми буквами написано:
УЧЕБНЫЙ ОТРЯД СЕВЕРНОГО ФЛОТА
К ребятам подошел матрос. Кареглазый, с ленточками бескозырки на груди, он остановился и, заложив правую, руку за борт бушлата, некоторое время рассматривал их. Брюки на матросе были новые, хорошо поглаженные и такой ширины, что полностью закрывали носки ботинок.
Матрос отставил левую ногу в сторону и спросил:
– В школу юнгов, кореши?
– Да, в школу юнгов, – ответил за всех Николай, любуясь матросом.
– Через Кемь или Архангельск ехали? —
продолжал матрос.
– Через Кемь! – откликнулось сразу не сколько голосов.
Матрос явно всем нравился.
– Долго там были?
– Нет, недолго.
– Часа два.
Матрос улыбнулся одними карими глазами, но по-прежнему серьезно спросил:
– А в Кеми на клотике чай с мусингами пили?
Ваня Таранин ответил:
– Нет, не пили.
– Вот это зря, – сказал матрос и засмеялся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30