В самом страшном своем ночном кошмаре, который Терри вспомнил, когда перебудил уже весь дом, за ним гнался по открытой равнине высоченный дядька в дождевике и орал во всю глотку голосом отца, когда тот принимался его пугать. Слов не было, только долгий вопль, то замирающий почти жалобно, когда у преследователя не хватало дыхания, то вновь оглушительный, близкий, когда, казалось, этот страшный дядька вот-вот настигнет беглеца. А Терри собирал все свои силенки, но не мог продвинуться ни на шаг, словно под ногами у него вращался барабан; он пытался звать на помощь маму — она стояла спиной к нему на балконе второго этажа, — но крик застревал у него в горле. Преследователь все ближе, и Терри в отчаянии, в ужасе чувствует — он уже рядом, уже над ухом раздается отвратительный рев. И тогда он проснулся весь в поту от страха, кинулся в спальню к родителям, еще не понимая, во сне это все или наяву.
Вот и сейчас на него накатил тот отчаянный, безмерный ужас, какой испытывают совсем маленькие ребятишки в играх с погонями, когда тебя вот-вот поймают и тянет остановиться и завизжать. Пустошь простиралась такая беспредельная, дорога, сулящая безопасность, так далеко, и хоть он изо всех сил старался бежать быстрей, дорога, казалось, все так же недостижимо далека. Если бежишь по проулку, по улице ли, всегда, по крайней мере, чувствуешь, что докуда-то добежал. Терри не оглядывался, он и так знал, где его преследователи: от их свиста и улюлюканья у него кровь стыла в жилах, совсем как у тех, кого преследовали с воинственным кличем краснокожие индейцы, или китайские воины, бьющие в жестяные барабаны, или шотландские, что дудели в дудки. Ноги ватные, в горле пересохло, глаза сощурены и мало что могут разглядеть сквозь стену дождя, сердце усиленно перегоняет по жилам кровь, понуждая каждый мускул нести его вперед, — таков был Терри, когда мчался к дороге. Дождь струился по мокрым прилизанным волосам, мокрая насквозь рубашка липла к тяжело вздымавшейся груди, полукеды хлюпали по намокшей траве, но еще того хуже — вымокшие джинсы стали тяжелыми, неудобными, и ноги, которым приходилось одолевать еще и это сопротивление, быстро устали.
Справа раздался торжествующий крик — это самый высокий из четверых преследователей поравнялся с Терри, только правее, метрах в двадцати; он бежал наперерез, чтобы не пропустить беглеца к дороге, и Терри понял, что проиграл.
— Он твой, Мики!
— Вали его!
— Огрей его!

Голоса раздавались сзади, совсем недалеко, и Терри понял: попался. Не то что он спешил признать себя побежденным, нет, но это ясно как день. Как же теперь быть? Остановиться и поднять руки? Стукнуть кого-нибудь из этих остолопов по башке? Наподдать ногой в живот? Терри знал: когда за кем гонятся, он вряд ли остановится и станет драться, если его еще не загнали в угол, пока жертву отделяет от преследователя хоть шаг, надо бежать. Словно заяц, которого «ведут по-зрячему» гончие, в безотчетном стремлении оттянуть миг расправы Терри вдруг метнулся в другую сторону. Круто свернул влево и обратно к лощине, а ноги теперь болели нестерпимо, и дышал он тяжело, хрипло, как загнанный зверь. В первое мгновение гроза ему помогла. В такой ливень по ровной пустоши бежишь, пригнув голову, то и дело зажмуриваясь, и, когда Терри неожиданно изменил направление, это дало ему хоть крохотный, а все-таки выигрыш времени.

— Наперерез, вы, недоумки! — заорал долговязый Мик.
Но остальные потеряли эти несколько секунд, и рывок Терри к лощине помог ему опередить их еще на шаг-другой.
До лощины было теперь метров восемьдесят. На что он надеялся, когда свернул, что станет делать, добежав, об этом перепуганный Терри не подумал. Спрятаться в лощине негде, а бежать гораздо трудней, чем по ровной пустоши. Лощина может привести только в квартал доков, на вражескую территорию; ведь нет ни малейшей надежды взобраться по крутому дальнему склону, который вывел бы на безопасные улицы. Но он все равно бежал. Только и оставалось бежать или сдаться.
Подумалось было, что удастся без помехи ускользнуть, но он забыл про Леса, и, когда уже совсем без сил, словно скаковая лошадь у финиша трехкилометровых скачек, он мысленно подгонял себя на последнем отрезке ровной пустоши, из-за стены дождя, скрывающей эстраду, на него надвинулась сгорбленная фигура. Лес походил сейчас на древнего пещерного человека, который охотится за раненым оленем, — протянул длинные руки, пригнулся, выпятил нижнюю челюсть. Он не орал. Угроза была в самом его молчании. Он несся наперерез беглецу, тяжелые башмаки яростно шлепали по мокрой траве. Бросок должен быть быстр и внезапен — как укус змеи, как высунувшийся язык мухоловки, как резкий нажим на курок. Вот он уже рядом, руки протянуты — сейчас схватят, глаза выпучены, рот злобно ощерен. Но у жертвы оставалась еще одна, последняя возможность. Даже если это не удастся, можно еще раз попробовать метнуться в сторону, в последний раз уклониться… Длинные пальцы стиснули плечи, Терри сжался, движением матадора метнулся влево; пальцы, ухватившие его за плечи, лишились опоры, соскользнули с мокрого шелка, и охотника пронесло на метр дальше дичи. Быстрей быка повернулся он, готовый к новому броску, но с трудом удержал равновесие, темп был утерян, и Терри успел добежать до спуска в лощину.
Он уже ничего не загадывал наперед, просто бежал. Просто несся вниз по склону, и в душе теплилась жалкая надежда, что там, внизу, его поджидают мама, папа и двое-трое полицейских — только тогда и придет конец этому ужасу. Промах Леса, казалось, придал сил его ногам, крутой склон притягивал его, и он, не колеблясь, кинулся вниз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71