ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
Новые лица мелькали на
Улице, злобные, жутковатые лица, и люди с бегающими глазами произносили
непонятные слова и прилаживали к фасадам отдающих плесенью домов вывески,
покрытые знакомыми и незнакомыми буквами. Тележки взрезали землю.
Тошнотворное трудноопределимое зловоние повисло над Улицей, и ее гений
погрузился в сон.
Но случилось так, что Улицу охватило волнение. Эпидемия войны и
революции, разбушевавшись, бороздила моря; династии рушились, их последние
представители, отмеченные печатью вырождения, вынашивали сомнительные планы
и жались друг к другу, уезжая на Запад. Многие из них нашли пристанище в
обшарпанных домах, смутно помнивших пение птиц и аромат роз. Но,
пробудившись от спячки, Запад вступил в титаническую схватку, начатую на
Родине ради будущей цивилизации. И снова над городами взметнулись старые
стяги, а рядом с ними замелькали и новые, среди которых победно реял и
трехцветный флаг. Однако над Улицей не парило множество флагов, здесь вились
лишь страх, ненависть и невежество. Снова по Улице чеканили шаг юноши, хотя
они не походили на тех, прежних. Что-то сдвинулось. Юноши тех Далеких лет,
одетые в хаки, унесли в душах правду своих предков, а их сыновья, прибывшие
издалека, ничего не знали об Улице и ее Древнем гении.
Великая победа летела через моря, и юноши возвращались в ореоле
триумфа. То, что, казалось, ушло в прошлое, вернулось; и опять страх,
ненависть и невежество клубились над Улицей, ведь многие чужаки не покидали
ее пределов, а другие все прибывали, обживая старые дома. Вернувшиеся домой
юноши не задерживались здесь надолго. Новоселы были злобными и мрачными, и
среди мелькавших лиц мало было таких, которые напоминали бы о тех людях, под
чьими шагами рождалась Улица и кто творил ее гений. Все та же, она стала
другой, поскольку в глазах людей отражались блики неправедного жара,
странные, болезненные отблески жадности, амбициозности и мстительности.
Тревога и измена поселились в Европе в сердцах озлобленной горстки людей,
замышлявшей нанести смертельный удар по Западу, чтобы затем ползти к власти
по руинам, и фанатики стекались в ту несчастную холодную страну, откуда
многие из них были родом. Улица стала сердцем заговора, и в обшарпанных
домах кишели занесенные извне вирусы междоусобицы, а в их стенах звучали
речи тех, кто вынашивал страшные планы и жаждал наступления назначенного
часа дня крови, огня и смерти.
Закону было что сказать по поводу многочисленных сборищ на Улице,
однако доказательства не шли ему в руки. С превеликим усердием мужи,
облеченные властью, спрятав поглубже полицейские жетоны и напрягая слух,
проводили часы в таких тошнотворных местах, как Петрович бейкери , "Рифкин
скул оф модерн экономик , Сэркл сосиаль клаб и Кафе Либерти . Там сходились
злобные люди и с опаской обменивались отрывочными репликами, часто прибегая
к своему родному языку. А старые дома хранили память об усопшем веке, о
забытой мудрости благородных душ, о первых колонистах, о розах, искрящихся
каплями росы в лунном свете. Бывало, что поэт одинокая душа или случайный
путешественник любовались домами и пытались воспеть их ушедшую славу, только
редки были такие поэты и путешественники.
Все дальше и дальше распространялись слухи, что в старых домах засели
лидеры террористов, готовые в назначенный час начать вакханалию, грозящую
смертью Америке и тем прекрасным традициям, которые так полюбились Улице.
Листовки и прокламации, подрагивая крыльями, обсели грязные трущобы;
листовки и прокламации, пестревшие буквами разных начертаний и на многих
языках взывавшие к крови и бунту. Эти письмена подстрекали народ свергнуть
законы и добродетели, которым поклонялись отцы, растоптать душу старой
Америки душу англосаксов, на протяжении полутораста лет хранившую свободу,
справедливость и терпимость. Говорили еще, что злобные люди, которые
поселились на Улице и собирались в отвратительных заведениях, были мозговым
центром ужасного мятежа, что у них в подчинении находились миллионы не
рассуждающих одурманенных существ, разбросанных по городам, где из каждой
трущобы тянулись вонючие лапы тех, кто сгорал от желания жечь, убивать и
крушить до тех пор, пока страна предков не превратится в пепелище. Слухи
становились все назойливее, и многие с ужасом ждали четвертого июля, даты,
означенной во многих листовках; но по-прежнему ничто не указывало на место,
которое можно было бы считать колыбелью преступления. Никто не мог с
точностью вычислить людей, с арестом которых заговор утратил бы свою
жизнеспособность. Не раз и не два полицейские налетали с обыском на
обветшалые дома, но однажды они ушли, чтобы не возвращаться; отвыкнув, как и
другие, от закона и порядка, они оставили город на произвол судьбы. Их
сменили мужчины в форме цвета хаки, вооруженные мушкетами; и стало казаться,
что погрузившейся в грустное оцепенение Улице привиделся сон, навеянный
прошлым, когда мужчины с мушкетами и в шляпах-конусах возвращались с родника
в лесу к горстке выросших на берегу домиков. Катастрофа надвигалась, и
некому было стать на пути корифеев зла и коварства.
Улице было трудно сбросить оцепенение, но однажды ночью она прозрела,
заметив повсюду в Петрович бейкери , в Рифкин скул оф модерн экономик , в
Сэркл сосиаль клаб и в Кафе Либерти , да и не только там, орды мужчин, в
чьих расширенных зрачках горело ожидание разрушительного триумфа.
1 2 3
Улице, злобные, жутковатые лица, и люди с бегающими глазами произносили
непонятные слова и прилаживали к фасадам отдающих плесенью домов вывески,
покрытые знакомыми и незнакомыми буквами. Тележки взрезали землю.
Тошнотворное трудноопределимое зловоние повисло над Улицей, и ее гений
погрузился в сон.
Но случилось так, что Улицу охватило волнение. Эпидемия войны и
революции, разбушевавшись, бороздила моря; династии рушились, их последние
представители, отмеченные печатью вырождения, вынашивали сомнительные планы
и жались друг к другу, уезжая на Запад. Многие из них нашли пристанище в
обшарпанных домах, смутно помнивших пение птиц и аромат роз. Но,
пробудившись от спячки, Запад вступил в титаническую схватку, начатую на
Родине ради будущей цивилизации. И снова над городами взметнулись старые
стяги, а рядом с ними замелькали и новые, среди которых победно реял и
трехцветный флаг. Однако над Улицей не парило множество флагов, здесь вились
лишь страх, ненависть и невежество. Снова по Улице чеканили шаг юноши, хотя
они не походили на тех, прежних. Что-то сдвинулось. Юноши тех Далеких лет,
одетые в хаки, унесли в душах правду своих предков, а их сыновья, прибывшие
издалека, ничего не знали об Улице и ее Древнем гении.
Великая победа летела через моря, и юноши возвращались в ореоле
триумфа. То, что, казалось, ушло в прошлое, вернулось; и опять страх,
ненависть и невежество клубились над Улицей, ведь многие чужаки не покидали
ее пределов, а другие все прибывали, обживая старые дома. Вернувшиеся домой
юноши не задерживались здесь надолго. Новоселы были злобными и мрачными, и
среди мелькавших лиц мало было таких, которые напоминали бы о тех людях, под
чьими шагами рождалась Улица и кто творил ее гений. Все та же, она стала
другой, поскольку в глазах людей отражались блики неправедного жара,
странные, болезненные отблески жадности, амбициозности и мстительности.
Тревога и измена поселились в Европе в сердцах озлобленной горстки людей,
замышлявшей нанести смертельный удар по Западу, чтобы затем ползти к власти
по руинам, и фанатики стекались в ту несчастную холодную страну, откуда
многие из них были родом. Улица стала сердцем заговора, и в обшарпанных
домах кишели занесенные извне вирусы междоусобицы, а в их стенах звучали
речи тех, кто вынашивал страшные планы и жаждал наступления назначенного
часа дня крови, огня и смерти.
Закону было что сказать по поводу многочисленных сборищ на Улице,
однако доказательства не шли ему в руки. С превеликим усердием мужи,
облеченные властью, спрятав поглубже полицейские жетоны и напрягая слух,
проводили часы в таких тошнотворных местах, как Петрович бейкери , "Рифкин
скул оф модерн экономик , Сэркл сосиаль клаб и Кафе Либерти . Там сходились
злобные люди и с опаской обменивались отрывочными репликами, часто прибегая
к своему родному языку. А старые дома хранили память об усопшем веке, о
забытой мудрости благородных душ, о первых колонистах, о розах, искрящихся
каплями росы в лунном свете. Бывало, что поэт одинокая душа или случайный
путешественник любовались домами и пытались воспеть их ушедшую славу, только
редки были такие поэты и путешественники.
Все дальше и дальше распространялись слухи, что в старых домах засели
лидеры террористов, готовые в назначенный час начать вакханалию, грозящую
смертью Америке и тем прекрасным традициям, которые так полюбились Улице.
Листовки и прокламации, подрагивая крыльями, обсели грязные трущобы;
листовки и прокламации, пестревшие буквами разных начертаний и на многих
языках взывавшие к крови и бунту. Эти письмена подстрекали народ свергнуть
законы и добродетели, которым поклонялись отцы, растоптать душу старой
Америки душу англосаксов, на протяжении полутораста лет хранившую свободу,
справедливость и терпимость. Говорили еще, что злобные люди, которые
поселились на Улице и собирались в отвратительных заведениях, были мозговым
центром ужасного мятежа, что у них в подчинении находились миллионы не
рассуждающих одурманенных существ, разбросанных по городам, где из каждой
трущобы тянулись вонючие лапы тех, кто сгорал от желания жечь, убивать и
крушить до тех пор, пока страна предков не превратится в пепелище. Слухи
становились все назойливее, и многие с ужасом ждали четвертого июля, даты,
означенной во многих листовках; но по-прежнему ничто не указывало на место,
которое можно было бы считать колыбелью преступления. Никто не мог с
точностью вычислить людей, с арестом которых заговор утратил бы свою
жизнеспособность. Не раз и не два полицейские налетали с обыском на
обветшалые дома, но однажды они ушли, чтобы не возвращаться; отвыкнув, как и
другие, от закона и порядка, они оставили город на произвол судьбы. Их
сменили мужчины в форме цвета хаки, вооруженные мушкетами; и стало казаться,
что погрузившейся в грустное оцепенение Улице привиделся сон, навеянный
прошлым, когда мужчины с мушкетами и в шляпах-конусах возвращались с родника
в лесу к горстке выросших на берегу домиков. Катастрофа надвигалась, и
некому было стать на пути корифеев зла и коварства.
Улице было трудно сбросить оцепенение, но однажды ночью она прозрела,
заметив повсюду в Петрович бейкери , в Рифкин скул оф модерн экономик , в
Сэркл сосиаль клаб и в Кафе Либерти , да и не только там, орды мужчин, в
чьих расширенных зрачках горело ожидание разрушительного триумфа.
1 2 3