Родителями моими были Джонатан и Ганна (Уингейт) Пизли, происходившие
родом из двух коренных хаверлийских семей. Я родился и рос в Хаверхилле, в
старой усадьбе на Бордмэн-стрит близ Голден-хилла, и не бывал в Аркхэме до
тех пор, пока в 1895 году не устроился в Мискатоникский университет на
должность преподавателя политической экономии.
С той поры еще в течение тринадцати лет жизнь моя текла спокойно и
размеренно. В 1896 году я женился на Алисе Кизар, также родом из Хаверхилла;
трое моих детей - Роберт, Уингейт и Ганна появились на свет соответственно
в 1898, 1900 и 1903 годах. В 1898 году я стал
адъюнкт-профессором2, а с 1902 года носил уже полное
профессорское звание и ни разу за все это время не проявлял интереса ни к
оккультизму, ни к психопатологии.
Но вот однажды - это был четверг 14 мая 1908 года - произошел тот
самый странный припадок амнезии. Все случилось внезапно, хотя позднее я
пришел к выводу, что неясные видения, короткими пробежками возникавшие за
несколько часов до того - нечто бессмысленно хаотическое, встревожившее
меня в первую очередь своей неординарностью - вполне могли быть расценены
как своеобразные предваряющие симптомы. Голова моя буквально раскалывалась,
я испытывал такое чувство, будто кто-то со стороны пытается проникнуть в
самые глубины моего сознания.
Припадок как таковой начался около десяти часов двадцати минут утра, в
тот момент, когда я вел занятия по политической экономии - "история и
современные тенденции развития экономических учений" - для младшего курса и
нескольких присутствовавших в зале студентов постарше. Вдруг перед моими
глазами возникли какие-то странные образы, мне показалось, что я нахожусь не
в классной комнате, а в совершенно ином помещении самого необычного, даже
абсурдного вида. Мысли и речь помимо моей воли отдалились от обсуждаемого
предмета, и студенты тотчас заметили, что здесь творится что-то неладное.
Затем я, теряя сознание, тяжело рухнул на стул и погрузился в обморок, из
которого меня так и не смогли вывести. В свое нормальное состояние я
вернулся через пять лет четыре месяца и тринадцать дней.
Позднее мне рассказали, что со мной тогда происходило. Я почти не
подавал признаков жизни в течение шестнадцати с половиной часов, несмотря на
все усилия врачей, к тому времени уже перевезших меня в мой дом на
Крэйн-стрит, 16. В три часа утра 15 мая мои глаза открылись и я подал голос,
но очень скоро врачи и члены моей семьи пришли в сильнейшее смятение оттого,
что и как я говорил. Было ясно, что я не представляю себе, кто я такой, и не
помню ничего из собственного прошлого, хотя по какой-то причине я, как им
показалось, всячески старался скрыть этот пробел в своих знаниях. Взгляд
мой, останавливаясь на окружающих, явно их не узнавал, а движения лицевых
мышц резко отличались от моей обычной мимики.
Да и сама речь моя была сильно затруднена, скована и вообще казалась
речью иностранца. Я испытывал определенные сложности с управлением своими
речевыми органами, а моя манера выражаться имела тот
неестественно-выспренний оттенок, какой бывает характерен для людей, долго и
основательно изучавших английских язык по книгам и при этом полностью
лишенных живого языкового общения. Произношение было каким-то по-варварски
чужеядным, а словарь включал в себя как давно уже забытые архаизмы, так и
совершенно непостижимые новообразования.
В числе последних было одно выражение, впоследствии - спустя двадцать
дет - вспомнившееся самому молодому из врачей при обстоятельствах, глубоко
его поразивших. Ибо теперь он услышал это выражение вторично - на сей раз
уже как новый термин, получающий все большее распространение сначала в
Англии, а затем и в Соединенных Штатах. Несмотря на сложность и безусловную
новизну этого термина, он в мельчайших деталях воспроизводил те загадочные
слова, что были услышаны доктором в Аркхэме весной 1908 года.
На моем физическом состоянии болезнь практически не отразилась, хотя
мне потребовалось довольно много времени для того, чтобы вновь научиться
владеть всеми частями тела и выполнять даже самые простые и обыденные
операции. По этой и ряду иных причин, связанных с потерей памяти, я еще
долго находился под строгим медицинским наблюдением.
Когда я наконец понял, что все мои попытки утаить от окружающих провалы
в памяти оказываются тщетными, я открыто признал этот факт и начал с
удивительной жадностью заново накапливать всевозможную информацию. Вскоре
докторам начало казаться, что, едва убедившись в достаточно спокойном
отношении людей к постигшей меня болезни, я совсем перестал интересоваться
своим прошлым и собственной личностью вообще. Вместо этого я сосредоточил
основные усилия на изучении отдельных вопросов истории, естественных наук,
искусства, языка и фольклора - причем если некоторые из них были
чрезвычайно трудны для понимания, то другие были совершенно элементарны и
известны чуть ли не каждому ребенку, в то же время умудрившись каким-то
образом изгладиться из моей памяти.
Но зато, как вскоре выяснилось, я обладал обширными познаниями в
областях, недоступных для современной науки - познаниями, которые я не
только не стремился проявить, но по возможности тщательно скрывал. Так
однажды я имел неосторожность сослаться в разговоре на некоторые
исторические факты, относящиеся ко временам гораздо более древним, чем в
состоянии были представить себе наши ученые-историки - и тут же поспешил
обратить свои слова в шутку, заметив неподдельное изумление на лицах
собеседников.
1 2 3 4 5