Взгрустнулось что-то… Вообще-то я не пью. Хорошо, что вы зашли… Вы просто молодец. Знаете, работа работой — я очень много работаю, — но порой такое чувство одиночества… Иногда я пугаюсь его. В отличие от вас, я не жажду одиночества, я с трудом примиряюсь с ним. Вот только радио… и еще магнитофон… Да… голоса людей, смех, стон, плач, разговоры, шепоты, споры, счет. Это в основном голоса моих пациентов. Я записываю их для моей научной работы. Но порой, верите, просто так, для себя, без всякой цели, просто для себя. Чтобы не быть одному… квартира будто сразу заселяется. Вот и сейчас, незадолго до вашего прихода, я включал…
— Я слышал, — сказал студент, — слышал голоса…
— Ради бога, извините, — торопливо сказал психиатр, — я не думал, что так громко, что это вам могло мешать. Ведь у нас правило: как только цвет лампочек становится синим, значит, наступил тихий час, радио, телевизор надо сделать потише, чтобы не мешать соседям. Ну, как в поездах ночной свет. Правда, у нас свет потом снова становится обычным, но шуметь уже… нельзя…
— А часы?
— Что часы? — сказал психиатр.
Студент чувствовал, что его разум постепенно проясняется и освобождается от кошмара нелепых загадок. И он испытывал неодолимое желание объяснить до мелочей все несуразности, не оставить ни одной тайны. Сейчас он, несомненно, близок к этому, в то время как всего несколько часов назад был в какой-то чудовищной паутине алогичности.
— Что часы? — переспросил психиатр.
— Почему ваши часы идут в обратном направлении? Ясные лучистые глаза психиатра подернулись дымкой печали, и он стал похож на свою мать.
— Это мой брат, старший брат, — сказал он грустно, — он был часовщиком. Завтра будет ровно месяц, как мы его потеряли. Вы знаете, он тоже был экспериментатором, — психиатр мечтательно улыбнулся, — как-то раз решил сделать часы и сделал для мамы и для меня — с обратным ходом. Знаете, это была для него не только техническая задача, не только хобби, так сказать. Он вкладывал в свою затею и некий философский смысл, хотел заставить время течь в обратном направлении. Впрочем, тоже своего рода хобби. И мы с мамой решили уважать эту его причуду. Аккуратно заводим часы, и они идут, идут в обратном направлении.
Студент уже ничего не боялся. Он понимал: все, что с ним приключилось — ас ним действительно что-то приключилось, — имеет точное рациональное объяснение, и даже фотографии, которые меняются, тоже имеют, очевидно, какое-то разумное объяснение, что-то, видимо, заложено в их химическом составе, который придает им свойства замедленной проявки или накладки одного изображения на другое, а может, это еще неизвестный ему способ стереоскопии, — словом, и это вполне научно объяснимо. Просто он чего-то не знает и обескуражен так же, как будет обескуражен непосвященный, неожиданно увидевший себя на экране телевизора разговаривающим, улыбающимся, движущимся. Все дело, значит, в каком-то, тоже, очевидно, экспериментальном, качестве фотографий. Конечно же ничего сложного и тем более страшного.
— Скажите и про фотографии, — попросил студент.
— Про фотографии? А что именно?
— Про фотографии, которые висят в моей, то есть в вашей бывшей комнате. В чем их тайна? — Слово «тайна» он уже произносил с легкой иронией.
— Тайна? Какая тайна? Вы знаете, большинства из изображенных на этих фотографиях людей я даже не знаю. Это родственники и друзья моей жены, моей бывшей жены.
— Но там есть и ваша фотография?
— Да, есть. Ну и что? — сказал он почему-то с вызовом, но потом необычайно мягко спросил: — Не хотите ли выпить?
Студент кивнул. Психиатр неторопливо и как-то очень бережно наполнил рюмки, причем себе налил половину, а студенту до краев. Они выпили. Студент понял, что, кажется, задал загадку, которая не столь просто объясняется или, во всяком случае, ее отгадка неизвестна, может быть, даже психиатру. Последняя порция коньяка как-то особенно подхлестнула его, и он решил идти до конца.
— Вы знаете, — сказал он и в упор посмотрел на психиатра, — они меняются.
— Как меняются? — не понял психиатр.
— А так. Вот я, скажем, выхожу из комнаты в кухню, через минуту возвращаюсь, и там на фотографиях уже другие люди. А если те же, то в другом виде или костюме. Скажем, был в очках, а теперь снял их, улыбался, а теперь хмурится, застегнул ворот рубашки, обзавелся сумкой… А если побыть на кухне подольше, то безусый отращивает усы и тому подобное.
Психиатр смотрел на студента с явным любопытством. Он долго рассматривал его глаза, руки, а потом заботливо сказал:
— Может, нам больше не стоит пить?
— Да нет, я не пьян, — слегка запинаясь, ответил студент. — Вот даже на вашей фотографии. Когда я вошел, вы там были в рубашке с открытым воротом и без усов. А потом рубашка была наглухо застегнута и у вас появились усы.
— Господь с вами, — улыбнулся психиатр, — да я никогда не носил усов, это у моего брата были усы. Вы видели его фотографию у мамы?
— В пиджаке с широкими бортами, при галстуке?
— Да.
— Теперь она висит в вашей… в нашей комнате. На месте вашей фотографии.
— И что это маме вздумалось перенести ее сюда. Но, может быть, ей тяжело каждый день видеть его фотографию и потому она…
— Вы меня неправильно поняли. Я хотел сказать не то, что портрет вашего брата — кстати, вы очень похожи — висит на месте вашего портрета. Я хотел сказать, что ваш портрет стал портретом вашего брата. То есть он стал таким, каким вы станете через несколько лет и когда, наверное, отрастите усы. Он не меняется, он постарел, ваш портрет.
Студент почувствовал, как психиатр взял его руку за запястье, неназойливо стал щупать пульс, заглядывая при этом в самые зрачки его глаз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20