ты мне как сын… Хочу сказать тебе одну вещь.
— Говори.
— Ты близок с Сиявуш-муаллимом. Скажи ему, чтобы он лучше обращался со мной при людях. Позорит… Ведь я не мальчишка. Поседел на сцене.
— Что же он говорит тебе?
— Да всякое кричит, обзывает. К тому же при всех. Сегодня, например, в зале сидел художник. Молодой парень, у нас с ним хорошие, уважительные отношения. А Сиявуш начал прямо при нем, ты такой, ты сякой… Будь мы одни черт с ним, пусть бы говорил что угодно. Но зачем при посторонних? Ведь я ему в отцы гожусь.
— А все-таки, что он сказал?
— Да всякую ерунду… Вспомнил мечеть, муэдзина, азан… При чем здесь я, если мой отец был муфтием?
— Кем, кем был твой отец?
— Муфтием. Разве ты не знал?
— Нет, откуда?
— А я думал, знаешь. Все знают об этом. Мой отец был муфтий. Когда я стал артистом, он выгнал меня из дому. До последних своих дней не разговаривал со мной. С той поры мы с ним ни разу не виделись. Даже в завещании распорядился, чтобы я не присутствовал на его похоронах. Очень переживал… Мать после говорила: это ты свел отца в могилу.
— Скажи, чего тебя понесло в артисты, а, Кябирлинский?
— Не знаю… Очень хотелось… Ты не смотри, что я сейчас такой… Было время, я играл в нашем районном театре Октая, Айдына, Шейх-Санана…
— Иди ты!
— Клянусь своей жизнью, Джавад. Я был единственный сын у отца, он мечтал сделать и меня муллой, хорошо обучил меня персидскому языку, арабскому.
— Напрасно ты не стал муллой, Кябирлинский. Знаешь сколько они зарабатывают? Читал бы себе сейчас заупокой ные молитвы по умершим и жил бы лучше, чем народны; артист.
Фейзулла улыбнулся, покачал головой, предаваясь каким то воспоминаниям.
Затем сказал:
— Я до сих пор хорошо помню молитвы из корана.
— В самом деле? Тогда почему ты не станешь муллой? Фейзулла удивленно посмотрел на собеседника.
— О чем ты говоришь, Джавад? Какой из меня мулла?
— Почему бы нет?
— Как у тебя язык поворачивается говорить такое? Я — и вдруг мулла?
— А что?.. Отец твой был муфтием, лицо у тебя благооб разное, к тому же наизусть знаешь коран. Что еще нужно для муллы?
— Странно ты рассуждаешь… — Этот неожиданный раз говор смешал мысли Фейзуллы; он призадумался, наконец сказал: — Как же я стану муллой, если не верю в аллаха?
— Чудак! Да зачем тебе верить? Или думаешь, сами муллы верят? Ты лучше послушай меня. От театра толку не будет. Стань муллой, живи себе как министр, что тебе до аллаха? Веришь — верь, не веришь — не верь. Знай я коран, я бы дня не остался в театре. Нет более дурацкой профессии, чем наша — драматического артиста. Запомни: надо быть или таристом, или певцом-ханэндэ, без которых не обходятся свадьбы, или ашугом, или же муллой. Знаешь, как зарабатывают на свадьбах, на поминках! Ну вот, Кябирлинский, мы приехали — Баксовет.
— Большое спасибо, Джавад. Отниму у тебя еще одну минуту, не обижайся.
— Хорошо, говори!
— Так ты скажи Сиявушу. Он тебя послушает. Скажи ему, чтобы не обижал меня.
— Скажу.
— Ты понимаешь, Сиявуш преподает в театральном училище, где мой сын. На днях пришел и говорит студентам: на земном шаре еще не рождался более бездарный артист, чем Кябирлинский. Конечно, мой парень готов был провалиться сквозь землю. В аудитории его ровесники — есть друзья, есть враги.
— Глупости болтает Сиявуш. Скажу ему.
— И еще, Джавад…
— Ну?
— Есть еще одно дело.
— Что такое?.. Говори быстрее, ты меня режешь без ножа, опаздываю!
— Честное слово, другому не сказал бы… А тебе откроюсь… Только не подумай, Джавад… Ты знаешь, я не придаю значения таким вещам… Но у каждого есть не только друзья, но и враги… Да и жена без конца пилит меня…
— Не тяни, Кябирлинский, заклинаю тебя прахом твоего отца! Выкладывай суть дела! Ну?
— Суть дела в том, что в нынешнем году мне исполнится ровно шестьдесят. Я, конечно, не Араблинский, не Аббас Мирза, тем не менее я внес лепту, так сказать… Думаю, может, и мне там… какое-нибудь звание или еще что… Не подумай только… Я на такие вещи не падок, сам знаешь… Но смотришь: вчерашние мальчишки становятся заслуженными артистами… Нет, ты не подумай, я ничего не говорю… Дай им бог удачи… Но ведь и мы тоже… Сколько лет трудимся не покладая рук… Так пусть хотя бы немного…
— Понимаешь, Кябирлинский, — перебил его Джавад, — звание — это немного сложно. Но я поговорю с Сиявушем, Добьюсь для тебя грамоты от месткома или еще что-нибудь. Ну, извини, я уже опоздал…
— Спасибо, большое спасибо, да будет твоя жизнь долгой, — говорил Фейзулла, выбираясь из машины.
Он зашагал по улице, продолжая бормотать слова благодарности. А машина Джавада была уже далеко.
Фейзулла вошел в телефонную будку, позвонил на карамельную фабрику, где он был руководителем драмкружка.
— Передай ребятам, — наказывал он кому-то, — чтобы собрались не в семь, а в восемь. Или, скажем, в пятнадцать минут девятого…
Фейзулла направился домой.
Он жил в старом доме на втором этаже. Двор — маленький, узкий, темный. Зеленый скользкий камень под краном, из которого вечно сочилась вода, походил на огромную лягушку. Во дворе, кроме крана, были еще уборная с замком на двери, большой мусорный ящик и пирамида картонных коробок — собственность продовольственного мага зина.
На второй и третий этажи вела железная лестница, Если по ее ступенькам ступали неосторожно, она громыхала так, что казалось, будто по ней шагает армия закованных броню солдат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18