Впрочем, кто их знает? Судя по ярости Зивяр-ханум, отношения действительно обострены до предела. И Алия смотрела на Заура довольно-таки неприязненно. Неужели она поломает их брак? «Да нет, куда там, — подумал Заур, ведь Алия-ханум наверняка уже знает или, в крайнем случае, вскоре узнает о беременности Фирангиз. Может, из элементарной бережности к состоянию дочери она не будет будоражить ее подобными разговорами?» Впрочем, Заур не был уверен в том, что какие-либо разговоры и страсти могут вообще взбудоражить его жену.
Пока они выгружали у дома чемоданы, подъехала машина Спартака — в ней была Фирангиз. Зауру было приятно, что она приехала. Спартак помог поднять чемоданы на девятый этаж. Зивяр-ханум открыла двери, и они все вчетвером вошли в квартиру, обставленную мебелью, подаренной Спартаком. Зивяр-ханум не отказала себе в удовольствии повелительно указать Спартаку, как, впрочем, и Зауру, куда ставить чемоданы. Она чувствовала себя хозяйкой в доме своего сына и еще больше хотела, чтобы это чувствовали другие.
— Я пойду, — сказал Спартак. Он был каким-то тихим, присмиревшим и даже, что было удивительнее всего, печальным.
Заур проводил его до дверей и вышел на лестничную площадку. Он чувствовал, что Спартак хочет о чем-то сказать ему, и почти наверняка знал — о чем: Спартак, несомненно, тоже втянут в отношения взаимной вражды и теперь должен, может помимо своей воли, передать Зауру какие-то условия или угрозы — в общем, какие-то слова своих родителей. И Заур догадывался, как ему не хочется этого делать, если даже в его вечно ухмыляющихся нагловатых глазах застыла печаль. Стоя рядом с ним в ожидании лифта, Заур разглядел ее совершенно отчетливо. Лифт наконец поднялся, раскрылись двери, и Спартак, решившись, сказал прерывающимся голосом:
— Я хотел тебе сказать… Тахмина… умерла… — Он уже вошел в лифт и добавил: — Цирроз печени. Сгорела за двадцать дней…
Он никогда не думал, что улицы, дома могут причинять такую боль. Улицы, дома, машины.
Он свернул к скверу, и направо от сквера в том самом месте, где он ждал Тахмину в июньский день — в день их первого свидания, — стоял «Москвич» точно такого же цвета, как и старая машина Заура, и острая боль снова пронзила его. Он вспомнил все — и то, как ждал ее здесь, барабаня пальцами по рулю, и вкус сигарет, которые курил в тот день, и голос Тахмины, когда она наконец появилась в красном платье с белыми пуговицами и с сумкой, в которой был коньяк «Камю», специально для него. И точно такую же боль, как эта машина, причинил ему тротуар, на котором когда-то ночью стояла «Волга» Спартака, а он проткнул шину. И эта телефонная будка, откуда он звонил Тахмине впервые, глядя на ее полуосвещенные окна, и телефон не отвечал, а он мучился, но потом оказалось, что телефон отключен, она не заплатила вовремя. А вот и остановка, где они садились в восьмой троллейбус и добирались до его и ее работы: сперва выходил он и махал ей с тротуара, а она отвечала ему из окна троллейбуса, посылая воздушные поцелуи и отбрасывая его любимым жестом волосы со лба… После того как Спартак сообщил ему о смерти Тах-мины и, переминаясь с ноги на ногу, несколько минут постоял в молчании, потому что не было слов, кончились все слова и у Спартака и у него, Заура, и когда наконец Спартак нажал кнопку лифта, двери закрылись и лифт стал спускаться вниз, Заур вошел в квартиру, почему-то переставил чемоданы из спальни в переднюю, а из передней в столовую, а потом, ничего не сказав ни матери, ни жене, вышел и спустился по лестнице, не на лифте, купил в киоске на углу сигареты, спички в магазине и долго шел по улице до дома Тахмины. И вошел в подъезд ее дома, и стал подниматься по таким знакомым ступенькам, и только тут до конца осознал, что Тахмины больше нет и он ее никогда больше не увидит… И почему-то не выходил у него из головы Спартак, и Заур подумал о том, что только сейчас наконец раскроется тайна и он узнает наверняка, что никогда у нее ничего со Спартаком и не было и все просто его, Заура, фантазия. И почему-то он вдруг вспомнил, как она затащила его на дачу Спартака и сказала, что есть причина, которую он, Заур, никогда не узнает и которая привела их на эту дачу. И, возможно, эту причину он узнает именно сейчас, когда все уже непоправимо поздно, и выяснится, что его подозрения лишь нелепое недоразумение, и в результате он окажется виноватым и узнает, что она ни в чем не повинна, и будет всю жизнь мучиться своей виной, и в этом будет его горестное счастье.
Лестница на втором этаже оказалась запруженной людьми, которые, пыхтя и кряхтя, поднимали заколоченный в ящик массивный шкаф, человек в пальто с меховым воротником — видимо, хозяин шкафа — давал им указания:
— Направо поворачивайте, так не пройдет, говорю я вам, направо, берите направо! — Потом он обратился к Зауру: — Вы хотите пройти? — Потом снова к носильщикам: — Дайте дорогу, пусть человек пройдет.
Заур протиснулся между шкафом и человеком в пальто, который снова стал командовать, поднялся на третий этаж — двери Тахмины были открыты настежь, и на дверях блестела табличка: «Заслуженный рационализатор Г. Керимов».
В дверном проеме стояла взлохмаченная женщина в халате, по всей видимости, жена заслуженного рационализатора, и с волнением ожидала шкаф и человека с меховым воротником, который, очевидно, и был Г. Керимовым. Заур невольно глянул в глубину квартиры, и сердце его защемило: виднелась комната Тахмины почти пустая, без ее фотографий, без старинных стенных часов, без карликового инжирового дерева — подарка альпинистов, но с теми же самыми обоями. Заур резко повернулся к дверям напротив — собственно, сюда он и пришел — и нажал на кнопку звонка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59