Или когда она, перебирая его покупки (в тот день она чувствовала себя плохо и на базар послала его), высмеивала бездарные продукты и несуразные цены: сразу, мол, видно, что он не приучен к хозяйству и вообще маменькин сынок? Она шутила. Но, зная, что эти шутки Зауру неприятны, она тем не менее шутила.
Иногда ему казалось, что она нарочно играет на его чувствительных струнках, что это доставляет ей какое-то болезненное удовольствие. Стоило ему оглянуться на улице на новенький «Москвич», она сразу же замечала: «Ах, мальчик вспомнил про свою любимую игрушку! Родители наказали шалунишку, отняли у бедного игрушечку». И то, что она говорила «шалунишка», «игрушечка», сюсюкала, злило его несказанно. И хотя все это говорилось ласково-вкрадчивым тоном, Заур чувствовал ее неподдельное раздражение, и это злило его, и он порой срывался.
А может, это случилось в тот вечер, когда Тахмина, уже при Медине, завела речь о том, что мать Заура не дает ей покоя и теперь звонит не только домой, но и на работу? Медина сказала, что пусть, мол, однажды Тахмина передаст ей, Медине, трубку и она выдаст той по первое число. Заур с трудом сдержался и смолчал, чувствуя, как волна злобы и раздражения поднимается в нем и он готов обругать самыми оскорбительными словами не только Медину, но и Тахмину. Ведь речь шла как-никак о его матери, которая хоть и вела себя возмутительно, но уж во всяком случае не Медине, чужому человеку, да еще таким образом, лезть в их дела. Правда, Медина не сказала ничего лишнего и вообще больше об этом не говорила, но Заур готов был взорваться и взорвался бы, скажи она еще хотя бы слово.
Что было причиной дремлющего в нем подспудного раздражения и тревоги, он точно не мог определить, но однажды во время завтрака в чистой и аккуратной кухне Тахмины ему нестерпимо захотелось оказаться дома, в кухне своей матери, с неубранной посудой, с прижившимися мухами, которые, однако, непостижимым образом исчезали при гостях — знали свое место, за столом, на котором со стаканом чая соседствовала гребенка. И, чувствуя перемену в его настроении, Тахмина почему-то не приходила к нему на помощь. Наоборот, она будто нарочно старалась сделать все, чтобы укрепить в нем это настроение и оттолкнуть его.
— Ну, что замечтался? — сказала она. — «Москвич» вспомнил?
Нарочно, что ли, хотела она его тоску по дому свести к сожалениям об утерянном комфорте, спокойной, удобной и пресной жизни и особенно о его машине? Зауру казалось, что если Тахмина и способна ревновать его, то разве только к «Москвичу». Ему было странно, что он, так остро и мучительно ревнуя Тахмину, ни разу не заметил в ней ничего подобного по отношению к себе, хотя неожиданно для него оказалось, что она достаточно подробно осведомлена о его прошлых увлечениях и связях и даже знала о юношеском романе с чемпионкой по парусному спорту. И, конечно, она понимала, что, довольно много бывая без нее, он не огражден и от новых знакомств. И тем не менее он не замечал в ней и тени ревности, хотя порой даже старался вызвать ее. Что было причиной? Иногда он объяснял это особенностями ее характера либо характером их отношений. Порой же ему казалось, что она не любит его или недостаточно любит. Иногда — что она выше чувства ревности, знает свою силу, и оно кажется ей унизительным.
— Есть порода опасных женщин, — говорила она Зауру в порыве шутливо-циничной откровенности, и Заур знал, что она имеет в виду себя. — После связи и разрыва с ними ни один мужик уже никогда и ни с кем не может быть по-настоящему счастлив.
«Наверное, она права», — думал Заур.
Бывали дни и минуты, когда об их предстоящей неизбежной разлуке она говорила с пугающей определенностью.
Однажды, когда он опять придирчиво допрашивал ее после очередного телефонного разговора со «старым другом, который работает в системе профсоюзов и обещал устроить заграничную поездку», Тахмина сказала:
— Хватит, Заур, ты надоел мне своими подозрениями Что тебе, в сущности, от меня надо? Все тебе мало. Сперва тебе нужна была только постель, потом любовь, потом верность, потом преданность, теперь покорность, потом еще черт знает что, — может, ты захочешь запереть меня дома запретишь выходить на улицу и отключишь телефон? А что ты мне дал взамен? Что ты, мне ребенка дал, женился на мне или хоть шубу купил? И не кичись, пожалуйста, своей жертвой: «Ах, он, видите ли, ушел от родителей, от машины видите ли, отказался!» Ты еще вернешься, и машину тебе вернут, и женят тебя на твоей «честной девушке».
Она говорила мрачно и злобно, никогда он такой ее не видел и теперь тихо и безропотно слушал. Вдруг она оборвала на самой высокой ноте, обмякла как-то и устало закончила:
— Ничего-то от тебя у меня не останется! Он сидел ошеломленный, не зная, что сказать — обругать ее, попросить прощения или встать и уйти.
— Вы, член бюро комсомольской организации, вместо того чтобы быть примером для других, ведете себя неподобающим образом. Не только комсомольцы, но и ряд весьма авторитетных сотрудников нашего издательства крайне недовольны вашим поведением. («Дадаш», — сразу подумал Заур.) Они считают, что такие поступки дискредитируют коллектив, оказывают разлагающее влияние на молодежь. Наш моральный кодекс…
— Я могу написать заявление и уйти.
— Ну, не кипятитесь. Я не могу не считаться с мнением коллектива. А вы ведь очень молоды. Вы только начинаете свою карьеру, и, может быть, вас ожидает большое будущее. Не надо портить себе жизнь в самом начале. Если это дойдет до…
Заур встал и вышел.
Он открыл дверь своим ключом и остановился, все еще обдумывая каждое слово поданного им заявления об уходе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59