Даже не машина и не деньжата, а именно истории, которые он рассказывал. И отнюдь не на девчонок, которые подходили ему по возрасту и статусу, – девчонки его мало интересовали, – а на самых настоящих женщин из вполне «благополучных» кругов прилично старше себя, которых он цеплял неизвестно где и как. И на недоуменные вопросы Андрея только улыбался загадочно… И самой известной Андрею из Данькиных «жертв» была преподавательница семинаров по «научному коммунизму», такая милая молодая женщина, которую все называли не по имени-отчеству, а просто Тонечкой, – такая она была… Лет на пятнадцать их старше, – тогда она вовсе не казалась Андрею молодой… С Тонечкой Данька устроил такой бурный роман, что их обоих едва из института не поперли.
Как– то, собравшись с духом, Андрей спросил его об этом. На что Данька привычно осклабился:
– Завидуешь?
– У меня все в порядке, Дан. Ты же знаешь…
– Ну, знаю, конечно. А что тебя так удивляет?
– Ты не боишься?
– Чего?!
– Что… что муж какой-нибудь из них… котлету из тебя сделает?
– Нет. Не боюсь. Если бы боялся, я бы не смог, наверное… Да и нет у них никаких мужей, Дюхон… А если есть, то одно название, и нет им друг до друга никакого дела… Не боюсь. Но тебя не это ведь удивляет, а? Ныряй, Дюхон. Тут неглубоко.
– А почему они все… такие?
– Какие?
– Одинаковые…
– Как это?!
– Я не знаю. Это тебя надо спросить… Все… Какие-то… Как будто снегурочки бывшие…
– Ну, Дюхон, – Данька как-то по-новому посмотрел на Корабельщикова, покачал головой, вздохнул. – Скажешь тоже… Бывшие… Они устали просто… Такая жизнь… – Он помолчал. – А вообще… Ты, наверное, прав. Мне их просто всегда больше всех жалко… У них взгляд такой… Они ждут, понимаешь? И я… Что могу… А что я могу?!
– Нельзя же всем побежать навстречу.
– Нет. Конечно, нельзя. А что делать?! Надо ведь всем… Я просто не могу… По-другому – не могу… Это сильнее меня. Это как будто даже не я. Я, когда взгляд их встречаю, такое внутри чувствую… Запах такой… Когда тело живет, а душа улетела уже… Меня как будто швыряет к таким. Я не умею это объяснить. Или слов таких нет. Или я их не знаю…
– Они… они же все чуть не в два раза тебя старше…
Данька усмехнулся невесело:
– Старушки, да? Так в этом самый кайф, Дюхон. Ты дурень… Женщина в этом возрасте только все распробовала как следует. Только развернулась… Она уже многое знает, с ней не нужно так прыгать, как с девочкой. Вообще ничего особенного делать не нужно. Ее только надо сначала потрясти до полного опупения, рассказать ей какую-нибудь майсу [8] , которую она еще никогда не слышала, а потом замолчать и послушать ее. А потом сказать ей, что она – нежная и удивительная, что такую ты еще никогда не встречал, что жизнь коротка, а искусство вечно… А мне это легко так умеется как-то… Ну, и так далее. И все дела. И можно в кроватку.
– Ты подонок.
– О, нет… – Данька вздохнул и сделался вдруг очень серьезным. – Такая поганая жизнь, Дюхон… И такая скука вокруг… И ничего сделать нельзя, понимаешь?! Совсем ничего… Я просто хочу, чтобы они почувствовали себя счастливыми. Хоть на один день. Я же не могу сделать их счастливыми навечно. Я бы с удовольствием, но я же не Бог… А так… Я же вижу… Им со мной хорошо… Дело же не в том, что я какой-нибудь гигант, это все фигня, потому что это вторично, когда женщина счастлива, у нее все хорошо и все получается… И у мужиков тогда тоже получается…
– А ты представь себя на месте их мужей. Хотя бы на минутку…
– Я представляю. Я поэтому и не женюсь никогда, Дюхон. Никакой мужчина никогда не сможет сделать ни одну женщину навсегда счастливой. Будь он хоть кто… Поэтому даже и не стоит огород городить. А это… Это просто миг… Секунда счастья. И потом… Если у женщины все хорошо, если она чувствует себя любимой, желанной, счастливой… Я к таким даже не приближаюсь. Как и они ко мне. Я грустную женщину видеть не могу, Дюхон. Я сразу подхожу и начинаю утешать. Я ведь не тащу никого в койку…
– Да. Это они тебя тащат.
– Правильно. Это само получается… Или не получается. Ты думаешь, у меня писька чешется? Или у них? Это душа… Мечется, понимаешь? Эх… Тебе хорошо рассуждать, вон, у тебя совсем все по-другому… А у меня… У меня – вот так. Я не знаю… Может, и навсегда…
– А мама твоя… она знает?
– Нет. Ну, то есть, она понимает, что я не в кино на последнем сеансе задержался… Да я редко очень дома не ночую. И звоню всегда. Ей главное знать, где я и что со мной все в порядке.
– И она ничего не говорит?
– Ну… Что она может сказать… Нет. Не говорит. Вздыхает. У меня мама умная очень, Дюхон. Я ей объяснил разик, в чем дело. Я не думаю, конечно, что она от этого пришла в сильный восторг… Но я уже довольно большой мальчик. Что выросло, то выросло. Слава Богу, что она меня женить не пытается.
– А дети?
– Какие дети, Дюхон?! Ты в своем уме?! Рожать солдат для большевиков?! Нет, нет, и не уговаривай меня даже, я не поддамся.
– Когда-нибудь большевики кончатся, Дан…
– Никогда они не кончатся, Андрей, – сказал он с такой злостью, какой Корабельщиков от Даньки не ожидал и не слыхивал. – Никогда. Особенно здесь. И вообще. Не они, так другие. Не Маркс с Лениным, так еще какая-нибудь гадость.
– Какая?!
– Откуда мне знать?! Какая-нибудь…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34