Все время какая-нибудь гадость. То война, то целина, то Афган… Только когда женщину держишь за руку, а она так смотрит на тебя, как будто ты единственный мужчина на свете, – только тогда это все отступает. Только тогда…
– Ты все выдумываешь, Дан, – Андрей покачал головой. – У тебя так не получается, как ты говоришь. Тонечка, например…
– Ну, что – Тонечка, – Данька нахмурился. – Конечно, не получается. Я же человек… Я привязываюсь ужасно. Мне всегда кажется, что настоящая моя женщина – это та, что сейчас со мной… Может, они поэтому так и…
– Ты романтик.
– Или подонок?
– И то, и другое, – Андрей покачал головой. – Удивительный ты, все-таки, человек…
– Это ты – удивительный человек. Ты правда жениться надумал?
Андрей, помедлив, кивнул.
– Вот. Это и есть настоящая смелость. Или дурость.
– Нет. Это не дурость…
– Это любовь. Я знаю. Ты надеешься это на всю жизнь растянуть?
– Я знаю, что так будет.
– Я же говорю, – ты смельчак. Я бы никогда на такое не решился. Но я очень хотел бы, чтобы ты оказался прав. И Танька чтобы была счастливой. А если не сумеешь, – тогда я появлюсь. Или другой такой же. Понял?
– Понял.
– Это хорошо. Я хотел с тобой сам поговорить, но, видишь – ты первый начал. Так что держись, Дюхон… Я тебя люблю. И Таньку твою тоже люблю, тем более, что она почти снегурочка, – и, довольный своей шуткой, Данька заржал, как конь. – Денег тебе занять?
– Не надо. Спасибо.
– Да, «спасибо»… Так уж прямо и не надо.
– Я сам.
– Что ты сам?! Чего ты плетешь-то – сам?! Или попадешь на карандаш, или… Возьми, Дюхон. Тебе нужно, особенно сейчас…
– А тебе?
– Я себе еще нафарцую. Деньги – говно, Дюхон. Их много нужно иметь, чтобы раздавать их легко и красиво. А еще лучше – незаметно… Чтобы никто даже не понял… У меня все есть, Дюхон. Кроме самого главного… А все остальное тогда – ни к чему вовсе…
– Это же я тебе завидовал всегда… – Андрею показалось, что он сейчас заплачет.
– Ты не завидовал, – Данька улыбнулся. – Зависть – это совсем другое. Зависть – это когда у тебя нет, и ты хочешь и делаешь все, чтобы у всех остальных этого не было тоже. И я тебе не завидую. Это другое. Я просто хочу, чтобы у всех было. И у тебя, и у меня… У всех… Так хочется…
– Так не бывает.
– Понятно, что не бывает. Здесь – не бывает…
– А где бывает? Там? В Америке, в Израиле?
– Нет. Ты что… Разве я об этом…
– О чем же тогда?
– Это не мой мир, Дюхон, – тихо проговорил Данька, и такой непередаваемый ужас, такая дикая, ревущая на миллионы голосов тоска захлестнули Андрея, что он испугался до ватной слабости в груди и ногах.
– Что?!? Что… что это значит?!
– Если б я сам это знал… Я просто не на месте здесь, мое место… Только где это место, я не знаю. Я его все время ищу, а его нет…
– А где же?!.
– Не знаю. Не знаю, Дюхон…
– Это бред. Чепуха. Фантастика ненаучная…
– Обязательно. Обязательно. Именно, – Данька оскалился вдруг отчаянно. – Только я это все равно знаю… Плевать. Если я его найду… Я тебя позову туда тоже, Дюхон… И ты тоже сможешь. Если захочешь… Все смогут. Я всех позову…
Ох, подумал тогда Андрей. Ох, да что же это такое…
А потом Данька уехал. Уехал неожиданно, без всякой видимой подготовки и совсем без кажущихся обязательными долгих разговоров на тему отъезда. Андрей много позже признавался себе не без стыда, что позавидовал той внешней легкости, с которой произошел этот отъезд. Сам Данька не однажды говорил со свойственным ему оптимистическим сарказмом, что быть евреем в СССР – это вид азартной игры, и тот, кто не выдерживает ее напряжения, покидает игровое поле в западном или юго-западном направлениях. Но шутки – шутками, а в то, что у Бернштейнов дойдет до дела, Корабельщиков сомневался: уж больно благополучным было их существование. На памяти Андрея уезжали в основном те, кому нечего было оставлять родному советскому правительству. Сам Андрей думал про себя, что уехал, удрал бы не то что завтра – вчера, представься ему подобная возможность. Но на самом деле это было совсем не так просто – ведь его не принимали в распростертые объятия никакие HIAS [9] и Джойнт, да и иных причин хватало: женитьба, например, вполне достойный повод если не навсегда похоронить мечту об отъезде, то, по крайней мере, отложить ее на весьма продолжительное время…
Андрей познакомился с Таней на Дне студента, который весело и неотвратимо наступил вслед за возвращением с колхозных полей, куда всех первокурсников загнали еще до официального начала учебного года. Татьяна училась в Институте народного хозяйства на математическом, и была чрезвычайно рассудительной для своего возраста и внешности девочкой. Ей, как и Андрею, едва исполнилось восемнадцать…
Они оба просто ошалели от захватившего их чувства. Андрей всегда думал, что такого на самом деле не может происходить – тем более, с ним. Но это происходило. Они любили друг друга каждый раз как последний, едва только им удавалось остаться наедине. Ах, как это было непросто в то время… Почему Таня не забеременела тогда, Андрей не мог объяснить себе и по сию пору. Сонечка родилась много позже, когда их союз прошел длительную проверку на прочность, после того, как Татьяна защитила кандидатскую и осталась в институте на кафедре математики. Им обоим уже было тогда за тридцать…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34