- Что же она пишет?
- Анна Петровна, она потеряла Петрушку! - сурово сказала Роза, быстро про себя прочитавшая письмо.
- Какого Петрушку?.. Ах да, ты ей, кажется, подарила свою театральную куклу! Как странно - такая аккуратная девочка... Насколько я помню, она никогда не теряла книг... Или я ошибаюсь?
- Нет, не ошибаетесь, - снова отчеканила Роза. - И это меня тем более удивляет.
И Роза принялась энергично переставлять книги, о чем-то сосредоточенно размышляя.
- Роза! - окликнула ее через несколько минут старая библиотекарша.
- Что, Анна Петровна?
- Ты что-нибудь придумала?
- Что же я могу придумать? - невозмутимо ответила румяная Роза, и на этом их разговор прекратился, потому что открылась дверь и явился очередной настойчивый и требовательный читатель.
Но, конечно, Анна Петровна не ошиблась. В этот день Роза снова отпросилась на часок "по общественному делу", и Анна Петровна сразу догадалась, что дело это было связано с Сашей.
Глава тридцать третья
ПОСЛЕ БАЛА, ИЛИ НОЧЬ В КЛУБЕ
Петрушка не знал, что из-за него поссорилась с городским инженером сама грозная Клавдия Григорьевна.
Он не знал, что весть о пропаже спешит в далекую Москву, к его старой хозяйке Розе.
Он лежал на куче пестрого конфетти. Конфетти, еще недавно такое разноцветное и яркое, казалось теперь тусклым и серым.
В углу коридора, где лежал Петрушка, было почти совсем темно, и только узкая полоска света пробивалась из двери зала, где последние замешкавшиеся музыканты укладывали свои инструменты.
Петрушка не размышлял, как его ученый собрат (помните, в поле, под кустом), о судьбе кукольного театра и о своей ненужности. Нет, он только жадно прислушивался ко всяким звукам и изо всех сил хотел, чтобы его поскорей нашли и унесли отсюда. Только, конечно, не к Муре. Но о ней он даже и не вспоминал. Как вы уже знаете, он не любил вспоминать о неприятном.
Когда окончился бал и публика начала расходиться, все проходили мимо него, и Петрушка все время надеялся, что его увидят. Но никто не замечал его. Все были очень возбуждены и полны событиями только что закончившегося бала.
Из разговоров уходивших Петрушка узнал, что главным событием вечера было какое-то жюри, которое должно было состояться и не состоялось.
Это жюри должно было присудить премии за лучшие ситцевые костюмы, но какой-то главный член жюри, которого называли Главным художником, не пришел, и жюри не состоялось.
Похоже было, однако, что об этом никто не жалеет.
Премии не были присуждены, никто никому не завидовал, никто не огорчался, и все шумно переговаривались и утверждали, что было очень весело.
О Муре и Петрушке никто и не вспоминал. Но Петрушку это не огорчало он не был тщеславен. Он даже порадовался, что все забыли о таком неудачном его выступлении, почти провале.
Когда уже много щебечущих Золушек пробежало мимо него, Петрушка услышал Машенькин голос.
- Меня совсем не надо провожать, - весело говорила она кому-то. - Я живу совсем близко и никогда ничего не боюсь.
Петрушка изо всех сил крикнул: "Ма-ашенька!" - и она остановилась.
- Постойте, - сказала она, - меня кто-то позвал. Кто-то сказал "Машенька".
В ответ послышался мужской смех, и Машенька засмеялась тоже:
- Ах, это вы сказали, а я и не догадалась!
И они ушли.
Они уходили последними - видно, ситцевый бал этим двоим понравился больше, чем всем остальным. И по коридору больше никто не проходил. Только в зале еще слышались приглушенные голоса, и вскоре из его двери вышли два человека с темными футлярами в руках. У одного футляр был совсем маленький, а у другого - очень большой.
Это были два музыканта из клубного оркестра, два неразлучных друга: флейтист Носик и трубач Хвостик.
Некоторые почему-то считают, что оркестранты различаются не только по группам музыкальных инструментов (струнных, духовых и т.д.), но и по уму. Что будто бы альтисты умнее трубачей, а трубачи умнее флейтистов. Не знаю, откуда это взялось. Носик был ничуть не глупее Хвостика, а оба они вместе были очень хорошие ребята.
Уложив свои инструменты, они вышли из зала в коридор и услышали голос Петрушки, звавшего на помощь. Вернее, услышал его один только Носик - слух у него был, понятно, тоньше, чем у его друга-трубача.
- Какая-то удивительная флейта, - ты слышишь, Хвостик? - сказал Носик, остановившись и прислушиваясь. - Только я не могу понять, откуда она звучит.
- Отсюда! - закричал что было силы Петрушка. - Я здесь!
Но от усталости и волнения голос, видимо, изменил ему. А может быть, его заглушало конфетти, в груде которого он лежал.
- Ничего не слышу, - ленивым басом возразил Хвостик. - Твоя флейта мерещится тебе во сне и наяву. Пойдем-ка, друг, домой!
И они ушли. А жаль! Сердца у них были добрые, и, если б они нагнулись и увидели Петрушку, они непременно взяли бы его с собой.
Ведь музыканты - те же артисты, - бродячий, беспокойный и беззаботный, как дети, народ: сегодня здесь, а завтра там, всегда в походе.
Но Носик и Хвостик ушли, вдали затихли их голоса, и снова Петрушка остался один. Ох, эта ночь, бесконечная ночь на холодном, усыпанном загрязнившимся конфетти полу!
Но вот раздались еще чьи-то шаги - шаркающие, старческие... Это сторож клуба - он же по совместительству швейцар, старик со странной, но, честное слово, существующей фамилией Непейвода, - обходил свои владения.
Дойдя до конца коридора, до двери, ведущей в зал, он услышал, что в темном углу, у двери, кто-то тихонько, хотя довольно пискливо, плачет и жалуется на свою судьбу.
Как вы уже знаете, у старого сторожа была удивительная фамилия Непейвода. Может быть, из-за своей странной фамилии, а может быть, из-за чего-нибудь другого сторож себе ни в чем и никогда не доверял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30