брат и Анисья спали. Выскочив в сени в нижней посконной1 рубахе и босиком, Анисья сердито загремела деревянной задвижкой. (1 Посконная - холщовая.)
- Шлялся бы дольше! Не нанялась я тебе открывать по ночам-то! ворчала она, залезая на полати.
На другой день я не утерпел: пошел повидаться с матерью. Напротив мельницы меня обогнал на санях Митрий Степанович. Поравнявшись с избой Артемия, он закричал:
- Сватья Парасковья, Степанко идет!
Я видел, как мать выскочила на крылечко и глянула на дорогу, ища меня глазами.
Встретила она меня молча, утирая рукавом слезы. Я тоже молчал, не находя слов от радости.
Когда я за матерью вошел в избу, все сидели за столом, завтракали. Я поздоровался и стал у порога.
- Раздевайся, садись с нами за стол, - ласково сказала мать, беря у меня из рук шапку.
- Веди-ка его сюда, Парасковья, - нараспев проговорил Артемий, оглядывая меня.
Я несмело прошел вперед.
- Садись, поешь с нами, - так же певуче и мягко продолжал Артемий. Крестя, подвинься, дай место.
Я сел за стол. Мать подала мне деревянную ложку.
Семья у Артемия была не маленькая: напротив меня сидел Федор, рядом с ним его жена Катерина с девочкой на руках, слева от меня, спиной к окошку, сидела большеглазая, красивая девочка - Христина, постарше меня года на три, по которой сохли все ребята в Зареке.
- Не зевай, гостенек, работай ложкой-то, а то голодный останешься: народ у нас за столом дружный, - пошутил Федор, придвигая ко мне большую чугунную жаренку с мелко накрошенной румяной картошкой.
Глянув на него, я тоже поддел полную ложку.
"Вроде смирёной, а Семки с вилами не испугался", - подумал я о Федоре, вспомнив давнишнюю драку, когда Федор прогнал Семку, набежавшего с железными вилами на Митрия Степановича.
Когда мы вылезли из-за стола и покрестились на иконы, я собрался уходить.
- Куда торопишься-то? Посиди, - встрепенулась мать.
Я не сказал матери, что Анисья долго ходить не велела, и присел на лавку.
Скоро началась настоящая зима. Снегу намело вровень с плетнями.
Каждое утро мимо наших окон проходил Гришка, придерживая на боку ученическую сумку, туго набитую книжками. Только теперь он не останавливался против нашей избы и не кликал меня, как бывало раньше. В школу я не ходил: не в чем было выйти. Из Филатова я пришел в дырявых Марфиных обутках, и, кроме них, никакой другой обуви у меня не было. Сермяга, в которой я ходил прошлую зиму, тоже за лето совсем истрепалась.
Иногда мать давала мне свои расписанные красным узором казанские пимы, купленные, видать, Артемием, и в них тепло и мягко было ногам, какой бы ни был мороз. Но пимы нужны были матери самой, да она и побаивалась часто давать их мне - берегла.
Подошли святки с ясными морозными вечерами, с игрищами, ряжеными, с гаданьями, и усидеть дома было невозможно. Если мать не давала пимы, я выпрашивал у Павла бахилы и пропадал с ребятами до самой полуночи.
На игрище в эти святки собирались в большой старой избе, на Низу. В первый же день рождества пришло много парней и девок. Бойкие и красивые верхохонские ребята - Радька Филин и Ванька Кузнецов - подсели к низовским девкам, потчевали их орехами, смеялись, но парней низовских насмешками верхохоны не задевали: боялись братьев Бараюшковых - Спиридона и Сергея. Все знали, что широкогрудый и черноусый Спиридон, недавно вернувшийся с военной службы, один раз на лугу поборол даже Митрия Заложнова. Сергей, прозванный за смуглоту Аржаным, был намного моложе брата, но тоже жилистый и проворный.
На самом почетном месте, в переднем углу, сидел гармонист Гришка-горбун и в лад гармошке с малиновым мехом притопывал ногой, моргая маленькими медвежьими глазками. Длилась бесконечная кадриль, которую плясали четыре пары. После кадрили Гришка заиграл польку, а Ванька Кузнецов стал ему подпевать:
Нынче полечку танцуют
В Питербурге и Москве,
Потихоньку начинают
В Щипачевском уголке.
Глядя на взрослых парней на игрище, мы тоже стали собираться у девчонок, где не было дома больших, играли в жмурки, рассказывали про страшное или рядились. Девчонки наводили себе сажей усы, надевали шапки, а ребята повязывались платками или приделывали из кудели бороды. Смеялись, кричали, меняя голоса, и даже бегали показаться соседям: узнают ли?
Один раз, только уже без девчонок, мы гадали. Фролка сбегал домой за скалкой, и мы стали по очереди крутить ею в срубе колодца. По тому, как стучала скалка о стенки колодца, будто бы можно было узнать, какое будет имя у твоей жены. Первым гадал Ванька Маяло. Повернувшись к нам от колодца и поправляя съехавшую на глаза шапку, он вполголоса сказал:
- Христина! Прямо так вот и выговаривало.
По всему было видно, что и другим ребятам слышалось из колодца то же самое, только они не признавались. Когда над колодцем наклонился я, скалка выстукивала совсем другое. "Авдотья, Авдотья, Авдотья", - ясно слышалось мне, и сердце замирало. "Дуня!" - радостно подумал я, но ребятам тоже не признался.
Как-то ночью, когда шли мы целой оравой вдоль За-реки, нам показалось привидение. Ночь была морозная, лунная, вся пронизанная белой колючей мглой. Недалеко от избы Балая нам послышалось, что навстречу кто-то идет, но разглядеть сразу мы ничего не могли; когда же присмотрелись, увидели: с вытянутыми вперед руками прямо на нас шел голый человек, даже, казалось, не шел, а плыл сквозь морозную мглу, такой же белый и сквозной. Нам и в голову прийти не могло, чтобы в такой мороз мог появиться на улице человек нагишом.
- Привидение! - испуганно крикнул сзади меня Фролка.
И мы кинулись врассыпную.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27