Ребята смеялись, дурачились, сталкивали друг друга со скамейки, которую поставили впереди импровизированного зрительного зала. Стулья за скамейкой заняли девочки, назвав их ложей.
- Я раненый, потерпевший! - приговаривал Венька, стараясь пролезть к "ложе".
- Ничего, постоишь! Будь галантным кавалером, - неслось ему в ответ.
И как Венька ни сопротивлялся, как ни хитрил, его оттеснили в самый уголок, к плетеному столику, под которым стояли припрятанные им ведра с луком. О них он давно забыл. А когда спохватился, было поздно. На экране уже светились цветные кадры, а Венька, зажатый со всех сторон в углу, не знал, куда деться от въедливого запаха лука. Он вертелся, морщился, закрывался рукавом, но это не помогало. На глаза навернулись слезы, нос стал мокрым.
Из того, что показывал Шурка, Старовойтенко почти ничего не видел. Только по репликам ребят понимал, что происходит на экране. Протасевич крутил первую ленту, которую успел проявить еще до случая с воробьем. На ней заснято начало путешествия Марчени с отцом. Поэтому многое было знакомо зрителям: и автобусный вокзал, и центральная магистраль города с ее памятниками и стройными рядами светло-зеленых лип, и колоннада перед фасадом Академии наук... Все это на экране выглядело более величественным и красивым, чем в действительности.
- Смотрите, смотрите, - слышались голоса. - Это же арка Ботанического сада!
- Стадиона!
- Какого еще стадиона, если вон парк Челюскинцев.
- А где Обсерватория?
- Мы не доехали, на улицу Калинина свернули, - объяснил Казик.
Кадром с Ботаническим садом пленка неожиданно кончилась. Экран снова засветился ярко-белым светом. Отчетливо было слышно монотонное потрескивание проектора на подоконнике, словно где-то поблизости стрекотал кузнечик.
На веранде началось оживление, но никто не покинул своего места.
- Давай еще! - просили Шурку из "зала". - Крути новую ленту!
- Ту же самую!..
- Не надо! - спохватился, закричал не своим голосом Венька. - Пошли по домам...
Дальше сидеть над ведрами с луком он уже не мог. Почти ничего не видя, спотыкаясь и наталкиваясь на ребят, он с трудом пробрался к дверям. И только тут вздохнул полной грудью. Задрав голову, протер глаза. А когда раскрыл их, увидел на темном, словно бархатном, небе мерцающую звездочку.
На дворе было по-осеннему зябко, дул холодный, не сильный, но пронизывающий ветер. Со стороны огорода пахло антоновками и печеной картошкой. Венька взглянул на костер. На пепелище неожиданно засветилась и тут же погасла красноватая искорка. Он не сразу услышал, что кто-то из ребят зовет его с веранды.
- Вень-ка! Скорей, начинаем новую!.. Венька!
Во всю ширину экрана уже горел эпиграф:
"Имя славного сына белорусской
земли Льва Михайловича Доватора
золотыми буквами вписано в историю
Великой Отечественной войны.
Кузьма Чорный"
На этот раз Шурка рискнул прикоснуться к золотому фонду брата прокручивал ленту, которой Микола особенно дорожил и над которой еще работал. Ее кадры переносили в героическое прошлое нашей Родины.
...Глубокая ночь. От перрона Белорусского вокзала неспешно, с притушенными огнями отходил воинский эшелон. Впервые полковник Доватор покидал Москву с чувством щемящей тревоги. Раньше с ним такого не было. Он стоял в тамбуре вагона, пристально вглядываясь в темноту за окном, и пытался сосредоточиться на главном, на том, что впереди, как и всех из этого эшелона, его ждет фронт, встреча с неумолимым, беспощадным, всепожирающим молохом войны.
В сознании Доватора все еще никак не укладывалось, что где-то там, охватывая огромное пространство страны от Балтийского до Черного моря, навстречу ему стремительно катится огненный смерч. Рушатся города, горят села, гибнут люди... Казалось, будто вся земля, по которой фашистские орды стремились на восток, охвачена гигантским пожаром.
Он, кадровый командир Красной Армии, недавно окончивший военную академию, отчетливо представлял себе, какие беды и страдания несет война человеку, понимал смертельную опасность случившегося: не однажды с товарищами они вели горячие споры о возможности военного столкновения с гитлеровской Германией.
Особенно остро дискуссировали совсем недавно, когда он вернулся с границы. Был усталый, но по-прежнему подтянутый, энергичный. Его послали в инспекционную командировку на Запад, в один из укрепленных районов страны, где обстановка вызывала повышенную тревогу. На том участке было очень неспокойно, многое внушало опасения. Почти ежедневно оттуда поступали агентурные сведения о подозрительных перемещениях немецких частей, о концентрации вражеской артиллерии вблизи границы. Случалось, что фашистские самолеты залетали на советскую территорию, провоцируя нашу воздушную оборону. Наглея, враг маскировал свои действия "навигационными ошибками" штурманов, сложными условиями погоды. Но по всему чувствовалось, что это были не ошибки пилотов и не случайные конфликты: с фашистской Германией назревало опасное столкновение. Предчувствие говорило о том, что война не за горами.
И вот она грянула. Коварно ворвалась в наш мирный советский дом, сея повсюду смерть и разрушения. Беда стала неотвратимой действительностью, о которой недавно лишь говорили и от которой теперь никуда не уйти, нигде и никому не скрыться.
В висках призывным эхом стучали слова: "Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой..." А перед взором то вспыхивало, то гасло близкое видение: заплаканное лицо жены Алены, пугливые глазенки дочурки Риты, сурово сжатые губы сына Саши, четырнадцатилетнего подростка. Саша держится молодцом, пока крепится и все шепчет:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45