Иногда по ночам сумасбродная парочка пробиралась в музей – это придумал Гриша в поисках вдохновения – и он рисовал Валерию в свете луны, который без труда проникал в просторные залы через стеклянную крышу. Валерия на все соглашалась, потому что ценила его деликатность и умение ждать. А сама себя она все чаще спрашивала: может быть, ей действительно привиделся тот юный принц? И если он, Рональдо, существует, то почему не приходит за ней? Ведь ей уже почти двадцать два года, а там и молодость ее поблекнет и какой тогда принц… Дело в том, что после того, как Лерочке исполнилось двадцать лет, она стала считать себя совершенно взрослой, но человек наблюдательный, посмотрев минуты две-три на ее милое личико, сразу догадался бы, что перед ним совершеннейший ребенок. Но принц действительно не появлялся, и она стала опасаться, что их странная дружба начнет тяготить художника и он ее бросит, ведь в Художественном красивых девушек, как цветов на лесной поляне, да и к тому же он из семьи весьма состоятельной. И она уже почти было решилась ему уступить, как внутренний голос начинал с ней спорить и говорить, что ей нужно в Италию, к Рональдо, и причем к ней этот художник? И все такое. Одним словом, тоска. А то, что внутренние голоса зачастую такие же маразматики, как и люди, ей тогда известно не было. И она наскребла денег и уехала в Рим одна, чем и удивила, и обидела Григория, намеревавшегося вместе с ней осматривать достопримечательности Вечного города. И она поселилась в крохотной, но зато уютной гостинице и каждое утро автобус, собиравший туристов по всему городу, увозил ее на экскурсии и она впитывала в себя искусство, на которое так богата эта страна, и решительно пресекала попытки любвеобильных и по-своему сентиментальных итальянцев с ней познакомиться. Но дни мелькали один за одним, как странички отрывного календаря, а Рональдо все не появлялся. В предпоследний день своего пребывания в Риме, когда она сидела за чашечкой капуччино в той кофейне, в которой некогда любил попивать кофий духовный отец всех истинных украинцев, внутренний голос бесцеремонно сообщил ей, что она уже достаточно развлеклась, и что Рональдо надо искать не за границей, а в своем собственном отечестве, и что Гришеньку обхаживает коварная брюнетка, которой нечего терять, кроме своей зачетки, в которую лучше не заглядывать, и поэтому пусть она не медлит и возвращается домой.
А дело было осенью, и листья в парках Киева были окрашены во все мыслимые и немыслимые оттенки охры и золота. И воздух был настоян на сухих листья, и бабье лето раскинуло над древним городом свои почти невидимые сети, чтобы в них ловились влюбленные и поэты. Но каждый, как говорится, развлекается по-своему.
И Валерия возвратилась в Киев и прямо с вокзала бросилась к Григорию, чтобы ему рассказать про то, что ей удалось увидеть. Но дверь его студии, той, что на Подоле, возле белой церкви, построенной во времена расцвета барокко, долго не открывалась, но потом все-таки Григорий ее открыл и лицо его не выразило той радости, с которой он прежде встречал свою сумасбродную модель. Она попробовала его поцеловать, прижаться к нему, но тому что-то мешало и он отстранился, а когда он все же пригласил ее войти, то она увидела, что на козетке сидит брюнетка с чернющими волосами, и глазами, которые придают особую прелесть ее бледному, с правильным овалом лицу, и губками бантиком, словно на нем нарисованными. И Валерия тоже перестала улыбаться и молча повернулась и ушла, сказав только:
– Я зайду к тебе в другой раз.
И поняла, что уходит навсегда. И оббитая дерматином дверь плавно и бесшумно закрылась, и тех, кто остались за ней, было двое, а она была одна. В глубине души она надеялась, что художник бросится ее догонять, и несколько раз оборачивалась, но напрасно – по полупустой улице шли чужие, незнакомые ей люди.
И неумолимое время принялось отсчитывать дни, а потом недели ее новой жизни – жизни без Григория. Несколько раз она видела его издалека в институтских коридорах, но не решалась к нему подойти. Она чувствовала свою вину перед ним, понимая теперь: он думает, что она безжалостно дразнила его и кокетничала с ним, ожидая на самом деле другого, хотя он и не мог знать про принца.
А в Горенке тем временем разразился строительный бум: новые украинцы всех мастей облюбовали ее для своих дач, которые росли, как грибы после дождя. И Василий Петрович стал, по известным причинам, еще более дородным, а Тоскливец мечтал уже только о том, чтобы купить себе подержанный трон, и этого не скрывал. И в один погожий осенний день Голова изрек Тоскливцу давно вынашиваемую им мысль:
– Сгоняй-ка в город, я дам тебе Нарцисса, и купи несколько картин. А то сюда люди заходят, а у нас не присутственное место, а сарай.
И Тоскливец убыл в город – впервые в жизни он сидел в «мерседесе» и поэтому ощупывал потными руками все, до чего мог дотянуться, как беспокойный влюбленный, все еще не могущий поверить своему счастью. Нарцисс, правда, пытался его урезонить, но напрасно, Тоскливец гладил салон машины и покрывался багрово-синюшным румянцем – зависть к Голове в очередной раз сразила его, как шальная пуля.
И они прикатили на Андреевский спуск, оставили машину возле церкви и отправились покупать картины. Экономный Голова сумму им дал хотя и значительную, но явно недостаточную, чтобы завесить сельсовет оригиналами Ван Гога или Рембрандта, которые, как оказалось, продавались тут в большом количестве. И они отправились вниз по улице, стараясь найти что-нибудь на свой вкус, словно он у них был. Но искусство, как общеизвестно, облагораживает даже самые дремучие, темные души, и те любовались всем, что видели вокруг себя, отдавая предпочтение, понятное дело, многочисленным ню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63