И тем, кто сидят на стульях, пусть будет стыдно.
Не помним уже точно, что ответил ему Голова, который по неизвестным науке причинам решил сэкономить на стуле своего писаря. Переспорить друг друга им не удалось, а мужикам было начхать – их волновало только то, как им отделаться от проклятых отметин. И они стали спрашивать об этом соседок, но те отшучивались и раскрывать тайну явно не собирались.
И под утро гости разошлись, забыв, для чего, собственно, собрались и что отмечали.
И Голова заснул возле Галочки, к которой его отвез озверелый от усталости Нарцисс. И во сне к нему явился зеленый Тоскливец. И Голова был вынужден проснуться и увидел, что призрак Тоскливца ему не снится, а бродит по комнате и бесшумно проходит сквозь мебель.
– Вы вот спите, Василий Петрович, – канючил Тоскливей, – а у меня на работе стула нету. Опять мне на табуретке стоять. А если я упаду? Ну, неужели нельзя мне стул купить? Мягкий. А я на него свою подушечку положу. Ну, неужели?
– А ты почему здесь таскаешься? – ответил ему оторопевший от наглости своего подчиненного Голова. – Здесь, между прочим, спальня, а не проходной двор.
– Не могу я без стула. Не могу. Ну какой я писарь без сидения? Купите мне стул, и я сразу уйду.
– Ладно, завтра куплю, – солгал Голова, которому на самом деле не хотелось тратить на Тоскливца деньги. И Тоскливец от радости позеленел еще больше и исчез.
Надо заметить, что после этой ночи оживший Тоскливец радостно влился в ряды живых горенчан, хотя за глаза его иногда и называли «трупом». Но со временем и это забылось, как забывается любая сплетня, когда к ней пропадает какой-либо интерес. Тем более что мужскую половину села волновало сейчас только одно – как избавиться от дьявольских отметин. И даже самые отчаянные сорвиголовы перестали, по крайней мере, как они утверждали, навещать соседок. Хорек, например, рассказывал посетителям своего заведения, что он обходит все норы десятой дорогой. При этом Хорек даже божился, но верилось ему с трудом. Фельдшер Борода помочь односельчанам ничем не мог. Он попытался протирать зеленые, как татуировки, портреты крыс спиртом, но это не оказало на мерзкие образины никакого влияния. Мужики попробовали принимать это лекарство внутрь, и оно немного смягчило их душевные страдания, но раздеваться перед супружницами было совестно. И тогда в селе появилась мода спать в одежде. Супружницы только диву давались – чудят мужики. Но потом банщик с пьяных глаз проговорился в очереди за пивом в сельпо, и по домам начались ураганы и землетрясения. Супружницы угрожали робким, как новорожденные телята, благоверным, что выгонят их раз и навсегда и наотрез отказывались признать, что сами их довели до общения с соседками известными поясами и несносным своим характером. И в селе жить стало просто невозможно. Параська, например, из принципиальных соображений перестала варить Хорьку борщ, который тот очень любил. Он попробовал было сунуться к Явдохе, но та при всей своей доброте выперла его взашей, опасаясь, что тот заразит дом соседками. И грустный Хорек стал питаться бутербродами из собственного заведения, что было крайне вредно для его печени. Брадобрей, регулярно подстригавший ему рога, поведал Хорьку, что рога теперь растут у многих, но имен по причине профессиональной этики не назвал.
В конце октября, когда Хорек рискнул сходить в баню, чтобы очередной раз попытаться отскрести ненавистных крыс с колен с помощью пемзы, он оказался в компании односельчан, которым пришла в голову эта же гениальная мысль. И вместе они скребли и ругались, скребли и ругались, да так, что соседки, наверное, крутились в своих норах, как на сковородках, от тех затейливых пожеланий, которые им адресовывались. А тут еще кто-то пустил слух, что соблазнительницам этим лет по пятьсот, потому что Голова видел их в замке, и настроение было окончательно погублено. Оставалось только ждать чуда. И Хорек даже стал подумывать о том, чтобы отправить Параську куда-нибудь на Бали, чтобы ее там сожрали, как заморскую консерву, прежде чем она перепилит его надвое. И только из-за своей врожденной бережливости, когда речь идет о супружнице, не отправлял ее к дикарям. А на следующий день после той ночи, когда зеленый Тоскливец просил у Головы стул, Голова вальяжно заявился в присутственное место, попахивая дорогими сигарами и демонстрируя новый клубный пиджак, который ему намедни подарила заботливая Галочка за то, что он заступился за нее в замке. Понятное дело, что Тоскливец чуть не отбросил концы, потому что его едва не задавило все то же пресловутое животное – жаба, но как-то удержался в теле и кротко спросил:
– Так я могу идти стул покупать?
– Если за свои кровные – иди, – равнодушно бросил Голова и бодро проследовал в свой кабинет.
Однако он не на того нарвался, ибо когда дело касалось его внутреннего мирка, к которому он привык, как рыбка привыкает к крохотному аквариуму, Тоскливец был готов бороться на смерть.
– Вы же мне ночью обещали, – стал укорять он начальника, без спроса войдя в кабинет.
– Ночью я спал, – солгал Голова, которому решительно не хотелось покупать что-либо Тоскливцу, который беспардонно наставил ему рога с Гапкой. – Да и как. я мог тебе что-то обещать ночью?
Тоскливец замолчал, и по его чуть розовой, гладко выбритой харе, из которой слегка торчал раздвоенный подбородок, стал разливаться синюшный румянец, свидетельствующий о внутреннем волнении.
«Главное, чтобы не зеленел, – думал Голова. – Главное, чтобы не зеленел».
– Иди, – величественно сказал Василий Петрович подчиненному, – стань на табуретку и пиши.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63