Ему и Грицьку, правда, все завидовали как отмеченным особой благодатью личностям, избежавшим искушения. И поэтому и Голова, и Грицько купались в лучах неожиданно свалившейся на них славы. А напитки в корчме текли рекой, потому как только раскрепощенное воображение могло подсказать, как избавиться от дьявольского клейма.
В довершении всех бед оказалось, что соседки завелись уже и под корчмой и что они подло подслушивают, о чем талдычат мужики, да еще и пререкаются с ними из-под пола.
Акафей уехал домой, потому что решил, что пребывание в Горенке оказывает пагубное влияние на его психику, и так угнетенную бесконечными циркулярами.
А в корчме бушевало море народного гнева. Особенно неистовствовал Хорек – дьявольские отметины украшали не только его колени, но и локти. И он был вынужден сидеть в шапке, потому что у него опять стали расти рога, по которым злобная Параська то и дело проходилась сковородкой, и поэтому его мучила ужасная мигрень.
– Погибель напала на Горенку, просто погибель, – вещал он, и благодарная аудитория впитывала его слова, как губка воду. – Где это видано, чтобы тебе приставали прямо в собственном доме? И откуда известно, что эта блондинка вдруг превратится в крысу? А если нет? И как ей отказать, если она такая вся из себя? И разве кто-нибудь нас предупреждал? Разве нас этому в школе учили? А теперь нам до конца своих дней нельзя будет раздеться в бане, потому что на нас будут указывать пальцами, как на прокаженных.
– Портреты им наши не нравятся, – раздалось из-под пола. – Во дают.
И гнусный смех раздался прямо под ногами у Хорька. Хорек топнул на них ногой, но проклятые грызуны не унимались, потому как добились наконец своего и поглумились над православными.
Напиток, который обычно даровал возможность забыться, сегодня почти не помогал. Собравшихся мучил страх, который словно въелся в них изнутри, и они мрачно смотрели друг на друга и на свое будущее. Среди сельчан пригрелся и Нарцисс, которому домой теперь дороги не было – супружница не поняла бы татуировки, которые украшали его со всех сторон. «Придется квартиру в селе нанимать, – думал он. – Беда».
Но тут прибежали запыхавшиеся вестники и сообщили, что Дваждырожденный на том самом месте, на котором дважды переезжал Ваську, переехал Тоскливца и тот совсем помер, а Клара голосит на все село.
И все бросились хоронить Тоскливца, подталкивая друг друга локтями и перемигиваясь.
– Справки теперь подешевеют, – говорили селяне.
А Тоскливец и вправду лежал недвижимо на проезжей части и пялился в вечность стеклянными глазами, которые никто не отважился закрыть.
Впрочем, пока публика подоспела к месту происшествия, оказалось, что Дваждырожденный тут ни при чем, а просто Тоскливца ударил гром. По крайней мере, так уверял Грицько, который, тупо улыбаясь, составлял протокол и похлопывал себя по карману. Клара, подвизавшаяся тут же, не возражала, а Дваждырожденный уже проходил по делу как свидетель.
Почтеннейшей публике на все на это было начхать, потому как день выдался трудный и всех интересовало только то, когда будут назначены поминки. Оказалось, что уже через два часа. А тем временем плотник притащил свой заранее приготовленный экспромт, то есть гроб. И Тоскливца, не отпевая, зарыли. И все отправились к Кларе, которая щедро выставила весь неприкосновенный запас Тоскливца, который припас всего столько, что хватило на все село. И мужики вскоре забыли, для чего собрались. И даже не очень удивились, когда увидели, что между ними сидит и Тоскливец, который, как всегда, сидел за столом с таким видом, словно сидел за ним всегда. Правда, от него попахивало землей и он был немного растрепан, но пожирал все, что перед ним стояло, как то: буженину, салат «оливье» и миску нежинских огурчиков совсем не как покойник. И молодая вдова поняла, что насладиться отдельным домом с заначками Тоскливца, затыканными в укромные места, ей не удастся. И, выругавшись, она сделала вид, что очень ему рада.
Праздник, правда, портили зловредные соседки, которые нудили из-под пола о том, что хозяин вообразил себя Гудини.
– Это он из жадности вылез, – говорила одна соседка другой. – Чисто из жадности. Там ведь не наливают. И есть не дают. Бот он и не удержался. И будет теперь опять гацать по норам, а потом открещиваться от своих верных подруг.
Из норы раздался омерзительный хохот.
– Заткнитесь, дуры! – бесцеремонно отрезал Тоскливец, не вставая из-за стола. – А то вылью в нору бутылку уксуса.
В другой раз общественность Горенки встала бы на сторону соседок, но теперь, когда колени мужиков были разукрашены портретами хвостатых прелестниц, симпатии были явно не на их стороне.
– Даже человеку не дадут умереть спокойно! – парировал Тоскливец. – Ну и зануды. Уж лучше бы молчали.
А те и вправду по какой-то причине замолчали.
И разговор переключился на новый стол Тоскливца. Как и все, что происходило периодически в присутственном месте, он поразил воображение горенчан, и теперь, когда его обладатель благополучно возвратился с того света, мужиков стал мучить страх, что за справки Тоскливец станет драть с них вдвое или втрое, и они осторожно задали ему этот вопрос.
Но от Тоскливца и в лучшие времена ничего нельзя было добиться. А сейчас и подавно. Он только прокудахтал что-то про стул, который ему не дает Голова, а тот ответил, что был прав, ибо у подчиненного дома лавок и стульев хоть завались, и он может принести стул из дома.
– Виданное ли дело, – посинел от сдерживаемого гнева Тоскливец, – нести стулья на работу. Ничего, я и так посижу. А точнее, постою.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63