За первую минуту дюжина людей успела пожать Давиду руку. Перед ним
маячили лица, открытые рты, доносились слова, словно небывалые
металлические цветы, тянулись к нему микрофоны, бесстрастно взирали на
него стеклянные глаза сотен теле- и кинокамер, фотоаппаратов.
Он прилетел на Землю в канун Нового Года. Повсюду царило праздничное
настроение. И космопорт Линкольна не стал исключением. Собравшиеся были
готовы праздновать все, что угодно, в том числе и прилет первого
марсианина.
В конце концов вокруг Давида сомкнулись голубые мундиры. Прокладывая
путь через веселящиеся толпы, они отвели его к геликару. Еще минута, и
Давид уже парил на высот трехсот футов над Нью-Йорком. Они мчались куда-то
на скорости пятьсот миль в час, и помощник президента что-то твердил о
каком-то графике визита.
Давид даже и не пытался понять, о чем тот говорит. Он был слишком
занят разглядыванием уходящего за горизонт леса небоскребов, рек,
петляющих на пути к фантастическому океану, узких полосок автострад
протянувшихся от одного конца мира до другого.
Он глядел на электростанции, мосты, монорельсовые дороги, поля,
города и пригороды. Его раздавил бесконечный узор цивилизации. Его ужасала
такая неимоверная концентрация энергии, такое страшное кипение жизни.
Под ним простиралось восхитительно ужасное лицо Земли.
Он пытался думать о бескрайних пустынях Марса, но невероятные виды,
проносящиеся под геликаром, мешали ему, болезненным диссонансом отдаваясь
в его ошеломленном сознании.
Он закрыл глаза. Ему было плохо. Помощник президента глядел на
первого марсианина с чуть заметной улыбкой. Он заметил следы стыда и
страха на лице Давида, и это его радовало.
Два часа спустя покорного Давида провели в Белый Дом. Новые
рукопожатия, новые речи и благожелательные улыбки. Он услышал свой
собственный голос, отвечающий на вопросы президента. Но он и понятия не
имел, что именно он говорит. Потом вдруг все засмеялись. Давид подумал,
что, возможно, они смеются над ним. Но сейчас его это ничуть не заботило.
Он уже не чувствовал стыда, он вообще ничего не чувствовал. Он хотел
только остаться один.
Новые разговоры о графике визита, и затем он снова в геликаре, летит
обратно в Нью-Йорк. Помощник президента заказал ему номер в отеле по
размеру большем, чем весь город Марс.
Давид услышал, как ему говорят, что он может отдохнуть три часа
прежде, чем подойдет время нового мероприятия - на сей раз торжественный
прием, организованный друзьями Марса на Матери-Земле, в числе которых
значились вице-президент Англо-Американского содружества и президент
Дженерал Атомик Моторз.
Тем временем журналисты и телерепортеры вновь напали на его след. Как
только он вошел в отель, завязалась горячая битва между представителями
средств массовой информации и его охраной. Лишь через полчаса ему удалось
добраться до своего номера.
В отчаянии он сделал вид, что его тошнит, и - о чудо из чудес - они
позволили ему пойти в ванную одному. Он запер дверь и привалился к стене.
Пот градом катился по его изможденному лицу.
Именно тогда он и задумался впервые о побеге. Вечер уже переходил в
туманную ночь, и если бы только ему удалось выбраться из отеля, он без
труда скрылся бы в полумраке. Он мог бы даже сам, в одиночку, побродить по
городу, наблюдая за страшным великолепием величайшего праздника на Земле.
Он осторожно открыл дверь ванной и проскользнул в комнату. К его
удивлению, она оказалась пустой. Он торопливо вытащил из шкафа одежду -
рубашку, носки, туфли и темно-красный комбинезон вполне земного покроя,
точно такой же, как могли бы надеть тысячи рядовых нью-йоркцев.
Две минуты спустя он выглянул в коридор. И опять чудо - коридор пуст.
Давид повернулся в сторону лифта и тут услышал голоса - помощник
президента успешно выдворил последнего журналиста.
Давид оглянулся, и его охватила паника. Он бросился бежать.
Олимпийский чемпион в спринте позеленел бы от зависти, увидев этот бег -
Давид привык дышать разреженным воздухом Марса, и богатая кислородом
атмосфера Земли, словно живительный эликсир, вливала огонь в его жилы.
Вскоре он перешел на шаг: ведь за ним никто не гнался. Он был один в
огромном городе. Один и свободен. Он медленно шел по улице, впитывая виды,
и запахи, и звуки. Каждую секунду он ждал, что сейчас его остановят,
схватят за руку, но этого не происходило. И в этом крылось еще одно чудо.
И тут, без всякого предупреждения, Нью-Йорк разорвался вокруг него,
словно бомба... Нет, не как пейзаж за окном, и не как изображение на
экране, а как яростная реальность, врывающаяся в его душу и открывающая
одиночество более холодное, нежели все пропасти между зимними звездами.
Словно загипнотизированный, он шел по широким улицам среди
бесчисленных толп нью-йоркцев, безмерно от них далекий. Он больше не
ощущал хода времени. Он шел, как вечный пилигрим к неведомой святыне.
Стало темнее. Начал падать снег... странный, земной снег. А он все
шел... Газетные заголовки и телекомментаторы на все голоса кричали о
пропавшем марсианине, нью-йоркцы пили, и пели, и смеялись, ибо умирал еще
один год. А он все шел.
Около полуночи снегопад прекратился: так же тихо и незаметно, как и
начался. Буквально за несколько минут небо из мутно-серой пелены
превратилось в черный хрустальный свод, на котором холодным огнем горели
созвездия.
1 2 3