Только теперь, после месяца, проведенного с Раннальдини, она начинала понимать, как скучает без него. Да какого черта она еще и здесь должна подвергаться ограничениям «Багли-холла»? Мысль о невыполненном каникулярном задании действовала угнетающе, а тут еще эта тупая сучка безостановочно поливает Раннальдини.
Когда же зазвучал «Реквием», Рэчел переключила свое презрение на Бориса. За каким дьяволом на нем красные подтяжки? Почему он не постриг ногти? Посмотрите на эти волосы, падающие на спину. Наверняка работа Хлои. Смотрите, как болтаются фалды. А теперь он ведет слишком быстро, ну вот, слишком медленно – он, всегда такой сверхэмоциональный, да почему же он не держит такт?
– Почему бы вам не заткнуться и не послушать? – пробормотала Флора.
– Борис дирижирует изумительно, – сказал Лизандер к концу «Dies irae», – но для меня это звучит как азбука Морзе.
Поцеловав Джорджию и убедившись, что выпивки достаточно, он улизнул в Ратминстер развлечься.
– Я и не думала, что у Сесилии такой чудесный голос и что она так хороша, – вздохнула Джорджия.
– Раннальдини спит с ней всякий раз, когда она приезжает, – встряла Рэчел.
«Я ее убью», – подумала Флора.
– О, да там и Мериголд, – удивилась Джорджия когда камера прошлась по лицам зрителей. – Ну разве она не великолепна?
– Любой может выглядеть великолепно, если столько тратить на одежду, – прошипела Рэчел, – а то, что ее маньяк-муж заливает по ночам дом светом прожекторов, – просто возмутительная трата энергии.
Она была в панике – в любую минуту камера могла показать Хлою, такую белокурую и красивую, как никогда. Но на экране царил бросивший ее муж, который после концерта вернется в объятия Хлои.
«Реквием» близился к концу. Телевизионщики, которые пришли посмеяться, были в экстазе от предчувствия рождения новых звезд. Великолепно поставленный Корделией свет усиливал общее ощущение, хотя сквозь путаницу «Agnus Dei» и «Sanctus» Борису пришлось пробираться почти в полной темноте.
Раскинув руки, словно юный распятый Христос со слезами, заполнившими его библейские черные глаза, опустив взволнованное, бледное, измученное лицо, он как бы просил чуда у оркестра, хора и солистов. А те, хоть и отработали уже более часа без перерыва, так же как и зрители, мечтали, чтобы представление не кончалось.
После раскатов грома, когда вспыхнули юпитеры и вознеслись звуки медных, вновь запела Сесилия, божественно завывая и делая драматически эффектные паузы там, где ее дивный голос был уже бессилен. Завораживающим соловьиным шепотом, подобно жрице, выводила она пианиссимо двадцать девять трелей на ноте до:
«В день страшного суда Господь извлек мою душу со дна вечной смерти»:
Затем на фоне мягко рокочущего барабана хор присоединился в двух последних «Delivera Mes» и Борис, держа палочку как саблю, повел работу к финалу. Когда медные грянули последние трубные аккорды, исполнители напряглись как один громадный тигр. Казалось невероятным, что после возникшей тишины вдруг последует сногсшибательно ревущая овация, когда все: аудитория, музыканты – повскакали со своих мест, крича, вопя и радуясь. Рукоплещущий зал был похож на вспенившееся море. Ричард Бейкер от волнения не мог вымолвить ни слова.
И тут Борис, находившийся, казалось, в трансе, вдруг будто надломился и зарыдал, как раненое животное. Монализа Уилсон прижала его к своему животу, бас передал ему шотландский шейный платок вытереть слезы. И тогда грянуло «браво».
Спотыкаясь, он спустился вниз и замер в ожидании. Его круглое доброе лицо словно спрашивало в экстазе: «Вы не слышали, Джузеппе не плакал от радости на небесах? Ох, мой дорогой». И они обнимались, неистово хлопая друг друга по спинам. А затем Бориса задушили поцелуями. Сесилия едва успела смыть макияж до того, как их пригласили на сцену.
Взбежав на рострум, весь в мозаике губной помады, Борис еще раз пожал руки всем солистам, всем ведущим инструментам и тем, до кого мог дотянуться. Под рев и неистовое топанье он заставлял раз за разом вставать весь хор. Затем настала пора поздравлений руководителю хора.
Но, в общем, все аплодисменты предназначались ему, и когда принесли два букета желтых гвоздик и лилий для Монализы и Сесилии, все одобрительно засмеялись и завопили, приветствуя жест Сесилии, которая легким поклоном быстро передала их Борису.
– Что у вас будет еще? – прожурчала она.
– Браво, браво, браво! – завывал весь «Альберт-холл», стоя.
– Что я еще сыграю? Но я не взял с собой других партитур. Я не ожидал, – сказал Борис.
Боб улыбнулся:
– Я предусмотрительно прихватил с собой несколько партитур твоих песен.
Как только Борис вновь поднялся на рострум с букетом Сесилии под мышкой, зал затих.
– Я нехорошо говорю по-английски, – произнес он приглушенным голосом, – но я благодарю вас всех. Я чувствовал теплое отношение к себе. Это поддерживало меня. Я хотел бы попросить оркестр сыграть мое сочинение на тему русских народных песен. Дело в том, что по ту сторону забора трава такая же зеленая.
Не только для оркестра и Сесилии, умеющих читать с листа, но и для всех остальных очарование маленькой пьесы было неоспоримо, и вновь на Бориса обрушилось громовое одобрение и аплодисменты до тех пор, пока Ричард Бейкер, извиняясь и сожалея, не попрощался со зрителями.
– Это была самая чудесная программа, которую я когда-либо видела, – Джорджия вытерла глаза. Ты пропустил нечто потрясающее, – заявила она Лизандеру, появившемуся в дверях и увешанному сумками.
– Да я посмотрел немножко в магазине, – сказал Лизандер. Затем, повернувшись к Рэчел, добавил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110