И все же не было сомнения, что этот парень Бересфорд увлекся ею, и теперь надо не спускать с них глаз. Викарий, возможно, и не любил свою старшую дочь, но он не мог допустить, чтобы с ней произошла какая-нибудь неприятность. В свое время он сам был лихим парнем и, подобно многим исправившимся гулякам, когда дело касалось его дочерей, поворачивал к репрессивному пуританству. Он отлично знал, какого рода желания появляются у молодых игроков после двух лишних банок пива.
Тут он заметил своего помощника, катившего на новом ярко-красном спортивном велосипеде с низко опущенным рулем. Викарий подумал, что такая машина не соответствует ни сану, ни возрасту седока. Когда они подъехали к нему на расстояние нескольких ярдов, он дал такой громкий сигнал, что бедняга едва не угодил в кювет.
Викарий усмехнулся про себя и сделан поворот. Его дом представлял собою одну из тех викторианских построек, темно-серые стены которых почти сплошь покрыты ползучими и вьющимися растениями, а перед ними располагаются клумбы с лиловыми ирисами. За домом была лужайка, достаточная для крикетной площадки, где Имоджин неутомимо подавала мяч своим младшим братьям, когда они бывали дома. Лужайку окаймлял цветочный бордюр, а дальше под деревьями старинного фруктового сада росла высокая трава и колокольчики.
Когда они открыли входную дверь, их приветствовал Гомер, охотничий пес рыжей масти с заспанными глазами. Он подвывал от удовольствия, неистово оглядывался, выражая готовность что-нибудь им принести, и выбрал наконец лежавшую па полу пару носков. Пройдя через прихожую, где на крючках висели старые пальто и лежала стопка церковных журналов, подлежащих раздаче прихожанам, Имоджин застала в гостиной мать. Та выглядела вполне набожно и как добродетельная жена пришивала пуговицы к мужниной рубашке. Имоджин отлично знала, что до их появления мать ее читала какой-нибудь роман и сунула его под рубашку, заслышав шум колес по гравию.
— Привет, дорогая, — рассеянно сказала она дочери, — хорошо провела время на теннисе?
— Да, спасибо, — сказала Имоджин, целуя ее. Она знала, что говорить что-нибудь еще не имело смысла: мать пропустила бы это мимо ушей.
— Думаю, для вечера нам надо переодеться, — сказала миссис Броклхерст со вздохом. — Когда начало?
— В восемь, — сказал викарии, войдя в гостиную. — Привет, дорогая. У меня как раз будет время высадить львиный зев.
— Если бы не эти цветы, — произнесла Джульетта вслед его удаляющейся спине, — мы могли бы остаться и посмотреть последний сет. Надеюсь, что этот вонючий львиный зев никогда не взойдет.
Благотворительный ужин длился, казалось, целую вечность, но наконец последний стул был внесен в церковь и сметена последняя крошка слоеного пирога.
— Тебе никогда не приходит в голову, что лучше бы папа был инженером? — спросила Джульетта у Имоджин, когда они плелись домой.
— Да, — сказала Имоджин, вслушиваясь в блеяние ягнят на поле за домом и надеясь, что Ники не слишком весело провел свою вечеринку. — Знаешь, Джульетта, — она почувствовала, что краснеет, — кажется, это случилось. Я имею в виду сегодня там, на корте.
— Конечно, — подтвердила Джульетта. — Даже папа переполошился и поскорей увез тебя домой. Так бы он ни за что не ушел с середины матча.
Вернувшись домой, Имоджин помыла голову и легла в постель. Там она заполнила в своем дневнике остаток мая и весь июнь восторженным описанием своей встречи с Ники. Вспоминая, с каким высокомерием он отослал человека с йоркширского телевидения и как предложил своему партнеру подать протест на слабое освещение корта, чтобы самому подольше пробыть с ней, она дрожала от возбуждения.
Почему я? Почему я? — вновь и вновь спрашивала она себя, зарывшись лицом в подушку и сжимаясь от удовольствия. Ей надо немного поспать, иначе утром она будет отвратительно выглядеть. Но, казалось, прошло всего несколько секунд, и ее разбудили Гомер, залаявший на разносчика газет, церковный колокол, извещавший о святом причастии, и воскресная утренняя паника отца, вещавшего из глубин шкафа, что он не может найти чистую сорочку.
Глава вторая
Имоджин снимала в руках чашку утреннего черного кофе. Викарий уминал яичные желтки с поджаренным хлебом, погрузившись в спортивные страницы «Санди таймс». Джульетта ела тост с мармеладом и разглядывала через стол газетные заголовки.
— Какой ужасный мир, — вздохнула она, — не думаю, что мне следует жить до двадцати одного года.
— Что у нас на обед? — спросила Имоджин.
— Макароны с сыром, торт с изюмом и кремом и еще, кажется, опять сыр, — отрешенно сказала мать.
— Но мы же не можем угощать его этим! — возмутилась Джульетта. — Он же знаменитость. Разве нельзя приготовить мяса?
— Боюсь, в воскресенье магазины закрыты, — сказала мать. — Попробую уговорить папу открыть бутылку вина.
Имоджин думала о том, как она сможет пережить время, оставшееся до обеда. Но потом оказалось, что в доме полно работы: с пылесосом, с обрезкой ветвей сирени и их аранжировкой вместе с ирисами в большой вазе в гостиной. Надо было накрыть на стол, попытаться подобрать винные бокалы одного образца, что так и не удалось, украсить торт, приготовить приправу к салату и постараться сделать так, чтобы викарий, не одобрявший кулинарных ухищрений, не заметил присутствия чеснока. Потом ей надо было сходить к заутрене. Стоял прекрасный день. Из прибрежной рощи за кладбищем раздавался крик кукушки, и деревья протягивали ярко-зеленую листву к темно-синему небу, обещавшему скорый дождь.
— Оборони нас твоею мощной десницей и даруй нам день, свободный от грехов, — проповедовал викарий, звонким голосом обращаясь к прихожанам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72