— Ну тогда единственное решение — провести отпуск вдвоем.
Дверь в рай приоткрылась.
— Он, как здорово! — выпалила Имоджин. Но тут же эта дверь опять закрылась. — Но отец ни за что не разрешит.
— Хм… ну это мы еще посмотрим.
Глава четвертая
Через полмесяца, во время уимблдонской недели Ники выпивал на Флит-стрит со своим другом Мэтью О'Коннором. Он уже много лет знал О'Коннора как облупленного. Они сталкивались друг с другом за границей — Ники играл в турнирах, О'Коннор искал приключений. Им довелось вместе выпивать и быть выставленными из большего числа иностранных ночных клубов, чем они могли запомнить.
— В этом году едешь во Францию? — спросил Ники.
— В сентябре. А что?
— В машине место будет?
Крупный ирландец посмотрел на него с хитрецой.
— Зависит от того, с кем ты хочешь поехать.
Ники ухмыльнулся.
— Познакомился с одной пташкой в Йоркшире.
— Как выглядит?
— Пара таких буферов, что можно в них потеряться.
— Что еще?
— Ну, хороша, как кукла. Хочется взять и без конца тискать. Но страшно наивна. Папаша — викарий и дикий варвар — вроде мистера Барнета с Уолпол-стрит.
— А себя ты считаешь Робертом Браунингом? — усмехнулся О'Коннор.
— Ну, что-то вроде того. Во всяком случае, в домашних условиях она вне пределов досягаемости.
— Зелен виноград? И ты подумываешь о том, как устроиться на выезде?
— Именно об этом я и думаю.
О'Коннор заказал очередную порцию выпивки.
— Я всегда считал, что если пташка стоит хлопот, то хлопотать надо как следует. Но две недели — это черт знает как много. Ты не думаешь, что сперва лучше было бы вывезти ее на выходные?
— У меня ближайшие два месяца все выходные заняты турнирами. К тому же, сомневаюсь, что старик-викарий ее отпустит.
— Но похоже, что он вряд ли отпустит ее и в отпуск?
— Может, и отпустит. Я скажу, что собирается большая компания. У родителей, кажется, есть совершенно ошибочное представление, что большая численность гарантирует безопасность.
— С Кейбл она драться не будет? — спросил О'Коннор.
— Ты никогда не позволял мне встречаться с Кейбл.
— Я и сам себе не позволял. Сегодня вечером приходи с нами выпить.
На другой день Ники написал родителям Имоджин. Он сообщал, что собирается в сентябре поехать на две недели во Францию с парой друзей, которые помолвлены. В компании предполагалась еще одна замужняя чета с собственным автомобилем. В последний раз, когда он останавливался у них, ему показалось, что Имоджин выглядела утомленной. Она нуждается в отдыхе. Не могла бы она присоединиться к их компании?
К радости и удивлению Имоджин, родители согласились. Даже мать заметила, в каком она подавленном состоянии, а отец, планировавший провести три недели в сентябре в северном райдинге, временно поменявшись местами с тамошним викарием (там отличный гольф), не имел желания наблюдать, как его старшая дочь будет слоняться там с февральским лицом и портить ему все удовольствие.
«Теперь я никогда, никогда не буду несчастной» — ликовала Имоджин. Она набрала номер Ники в Лондоне, чтобы сообщить ему хорошую новость.
При всем том это было скверное лето. Когда начался Уимблдонский турнир, Имоджин и Глория следили за ним по транзистору или тайком с помощью биноклей с экрана телевизора в магазине проката радиотоваров напротив библиотеки. Ники был в блестящей форме и в одиночных встречах дошел до четвертьфинала, где был выбит только после марафонской борьбы, и до полуфинала в парных вместе с Чарли Пэйнтером. Все отмечали, что он усилил игру. Всякий раз, когда он появлялся на телеэкране в белом теннисном костюме, во всем своем невероятном великолепии, когда он раскручивался подобно удару хлыста при подаче или прыгал с ноги на ногу, словно, корт был раскален докрасна под его ногами, — собираясь отбить удар, он казался божеством, для Имоджин бесконечно недоступным.
Она видела его и на трибуне игроков, смеющимся в окружении самых красивых женщин. Не могла она не заметить и того, что теннисная клока, состоявшая из нахальных девиц со змеевидными бедрами и жадными глазами, превращала каждую встречу с его участием в поединок с явно неравными условиями для противников. Они сопровождали воплями одобрения каждый его удачный удар, бурно ликовали при двойных ошибках его соперника, окружали его толпой, когда он уходил с корта. Да мог ли он быть тем самым мужчиной, что ел макароны с сыром, приготовленные ее матерью, и занимался с нею вольной борьбой на диване?
После Уимблдона он отправился по разным фешенебельным местам по всему миру, а Имоджин обнаружила, что диета из почти неграмотных открыток и случайных телефонных звонков недостаточна, чтобы поддержать ее. «О, маловерная», — сурово выговаривала она самой себе, но все больше и больше страдала or дурного настроения, отчего безнадежно стыдилась самой себя.
Еще хуже было то, что на работе все успели бросить взгляд на Ники и узнали, что они собираются вместе провести отпуск, и в результате вся история стала предметом постоянного обсуждения. Не проходило и дня, чтобы кто-нибудь не спросил у нее, что нового слышно про Ники или сколько еще времени осталось у нее до отпуска, или как у него идут дела в Инднанаполисе. Поведение Глории тоже было двойственным. С одной стороны, на людях она любила хвастать, что ее лучшая подруга Имоджин завела роман с теннисной звездой, и рассыпать крошки теннисных сплетен, услышанных от Имоджин. В то же время она дико ревновала, особенно, когда слух распространился по округе и некоторые из местных «волков» стали приходить в библиотеку и просить Имоджин о свидании.
— Надо приделать перед входом рядом с крючками для собак крючок для волков, — говорила Глория с легким раздражением, — тогда они не стали бы донимать тебя здесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72