Шагах в ста от фабрики навстречу им из темноты выступила парочка.– А мы идем от вас! – воскликнул дядя Вильгельм с деланной веселостью. – Фабриканты себе ни в чем не отказывают. Им, видите ли, мало нашего праздничного кофе с молоком.Тетя Бабетта молчала, она придерживала рукой запахнутую на груди черную шаль. Племянникам не удалось ее развеселить. Она наотрез отказалась зайти поужинать – будет бульон и жареный гусь. Она повторяла своим звонким голоском:– Доброй ночи! До свидания!Потом удалилась, уводя за собой своего болтливого супруга.Гийом с озабоченным видом потупил голову. Теперь впереди шагал Жозеф, он что-то шептал про себя, раздраженно поводя плечами. Тэнтэну показалось, что он разобрал сердитое: «Хватит, ведь в конце концов…»Дело в том, что недели две тому назад Зимлеры дали Штернам значительную скидку на товары, выпускаемые в 1873 году. Дядя Блюм знал об этом, он ждал, что и ему предложат скидку. Блюм считал, что, принимая в расчет состояние его дел, он тоже имеет право на такое внимание. Но Блюм так и не дождался. И не дождется никогда.Его племянники подошли к воротам фабрики. Из этой прогулки каждый принес с собой разрозненные, беспорядочные мысли: Гийом – свои дипломатические расчеты, Жозеф – слепую веру в необходимость строжайшей коммерческой политики; а что принес Тэптэн – неизвестно. И напрасно флейта Жозефа в течение целого часа пела свою самую жалобную и печальную песнь – ничто уже не могло измениться. VIII – Ты помнишь толстого Зимлера, оп к нам еще приходил прошлой весной, такой в очках? – спросил господин Лепленье.– Да? – ответила дочь таким тоном, каким обычно отвечают «нет», хотя она прекрасно знала, о ком шла речь.– Неужели не помнишь? – настаивал отец. – Эльзасец… в таком немыслимом коричневом пиджаке. Он еще целый час надоедал мне с какой-то историей в клубе и клялся, что научит всех нас жить, хотя сам вырабатывает сукно на фабричонке покойного Понсэ.Если вы славитесь изысканностью манер и туалетов, образованностью или остроумием, то, как правило, именно эти качества выводят из себя ваших детей и неизбежно вносят разлад в ваше семейство.Господин Лепленье с полным правом прослыл человеком тонким, умеющим облечь свою мысль в поучительное и цветистое изречение. Мадемуазель Лепленье могла бы еще сносить все это с философическим спокойствием, но не следует забывать, что среди элементов, образующих ее характер, девять десятых занимал порох и прочие взрывчатые вещества.– Ну и что? Допустим, что помню. А дальше что?– Просто непостижимо, чтобы ты, с твоим умением распознавать людей с первого взгляда…– Ну? Вы меня просто в могилу сведете!– Ты ведь у нас особенная. Прямо ясновидица. Все в один голос…– А какое мне дело, что говорят обо мне? Пусть оставят меня в покое, – я же никого не трогаю!– Ну, хорошо, хорошо. Только не волнуйся, – ответил почтенный старец, выпуская из пенковой трубки огромные клубы дыма, что свидетельствовало о его раздражении. Воцарилось молчание. Элен продолжала готовить месиво из мякиша белого хлеба, молока и жирной подливки для своей кошки – для «киски старой девы», как любило говорить это двадцатидвухлетнее совершенство.Но природа забыла наделить господина Лепленье желчью, да и для Элен чувство живой жизни было сильнее всего. Отец поднес к тщательно выбритым губам чашку кофе.– Он приходил как раз в тот день, когда этот негодяй Бришэ ставил припарки Турку.– Никогда не слыхала, чтобы человек так глупо рассуждал о животных, – возмутилась Элен.– Верно, – засмеялся старик, – гораздо лучше было бы, если бы Турок ставил диагноз Бришэ, а не Бришэ – Турку.– И диагноз и припарки!Элен поднялась, опустила тарелку на мраморные плитки перед камином, выпрямилась во весь рост и отряхнула синий полотняный передник. Господин Лепленье бросил в сторону дочери острый взгляд и лишний раз убедился в безупречной гармонии всего ее облика, который, в его глазах, несколько проигрывал оттого, что она была его дочерью и он по этой причине не мог мирно наслаждаться ее обществом.«Если бы он понимал, что меня не нужно ни хвалить, ни воспитывать, он был бы лучшим из отцов», – говорила Элен. Однако лукавый постоянно нашептывал старому джентльмену как раз те самые похвалы, как раз те самые неуместные поучения, которые любая дочь с трудом выслушивает от родного отца. Господин Лепленье был достаточно топок, но тонкость его годилась для чего угодно, только не для домашней дипломатии. Поэтому старик обычно отступал перед шквалом, вызванным им же самим, и, не постигая природы этой бури, любовался всеми ее проявлениями. Ибо превосходство его дочери было для него единственно бесспорным положением, хотя обращался он с Элен будто с девочкой, как и следует отцу и умудренному жизненным опытом старцу.Он догнал Элен в саду. С неразлучной тросточкой, держа под мышкой томик стихов, в шали и в соломенной шляпке, она направлялась к своему любимому уголку в сосновой рощице.– Я уже, кажется, говорил тебе, крошка, что встретил этого толстого Зимлера – того, что ходит в коричневом сюртуке, такой… в очках… он еще явился к нам с визитом в тот день, когда негодяй Бришэ приходил лечить Турка. Нет, правда, ты его не помнишь?Встревоженная мадемуазель Лепленье остановилась. Ее отец был слишком равнодушен ко всему на свете, чтобы так упорно говорить о чем-нибудь, кроме себя и своей дочери. Но он был упрям и способен для собственного удовольствия самым злодейским образом посягнуть на свободу ближнего. Он добавил с торжественной медлительностью, подчеркивая каждое слово:– Разве ты не помнишь, когда мы ехали в фаэтоне по Эпинскому лесу, мы еще их встретили:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115