Мэджик отвернулась. Она стыдилась мамы, которая своим тучным телом загораживала весь проход. Эффи заметила взгляд дочери, и у нее снова упало сердце. Она посмотрела на девочку, а потом в окно на Вудуорд-авеню, которая превратилась в пустырь – отголоски ужасных бунтов оставили свой след на том, что некогда было сердцем цветной общины. Никто не потрудился расчистить завалы. Белым это было не нужно, а черные все никак не могли собраться. От района осталась одна оболочка, как, впрочем, и от самих жителей. Они были слишком бедны, измученны и бесправны, чтобы как-то благоустроить свое место обитания.
– А ты собираешься работать? – спросила Мэджик, унаследовавшая от матери прямолинейность.
Эффи не ответила. Она смотрела на старый магазин Кертиса. На вывеске «Звуки будущего» не хватало нескольких букв, витрины заколочены, а стены покрыты сажей и испещрены граффити. Всякий раз, когда Эффи проезжала мимо, в ней поднималась волна злости, словно чья-то невидимая рука давала оплеуху, и сердце начинало колотиться быстрее. Эффи хотелось сесть и отдохнуть, но увы. Нужно было обналичить чек, потом забежать в супермаркет за продуктами и, возможно, купить пару игрушек для Мэджик, чтобы положить под елку, ведь скоро Рождество.
– Выйдешь на следующей остановке и топай прямо домой, – велела Эффи, пропустив вопрос Мэджик мимо ушей. – Там тебя будет ждать дедушка, а маме еще кое-куда надо зайти.
Когда Эффи поднялась к себе на третий этаж, то хотела только одного – усесться с бутылкой перед телевизором. Вставляя ключ в замочную скважину, она мысленно взмолилась, чтобы дочка была уже в постели. Мэджик действительно спала на диване, на ее лице отражался свет гирлянды, украшавшей искусственную елку. Отец, присматривавший за внучкой в отсутствие Эффи, сидел на кухне за пластиковым столом. Он протянул ей открытку и улыбнулся:
– От брата.
– Отправь обратно, – сказала Эффи, выкладывая покупки на кухонный стол.
– Там деньги, – сообщил Рональд.
– Возьми себе.
– Эффи Уайт, ты упрямая как осел!
Рональда раздражало, что как он ни пытался, но не мог убедить дочь не держать зла на Кертиса и простить брата. Да, он не раз признавал, что СиСи мог бы уладить вопрос как-то помягче, но при этом убеждал дочку, что она тоже виновата в сложившейся ситуации. Он делал все возможное, чтобы попытаться убедить дочь отпустить прошлое и жить дальше – перестать полагаться на государственные дотации и начать пользоваться замечательным инструментом, который подарил ей Господь, настоящим талантом. Но Эффи просто не слышала, даже когда отец переходил на крик, а это случалось почти всякий раз, когда Эффи напивалась. А напивалась она частенько.
Эффи не хотелось снова ссориться с отцом. Она подошла к дивану и погладила девочку по щеке.
– Малышка, пора в кроватку, – сказала Эффи и поцеловала Мэджик.
– Ты такая же упрямая, как твоя мать, – продолжил Рональд.
– Иди домой, пап, – отмахнулась Эффи, взяла Мэджик на руки и пошла в комнату.
Там Эффи пробыла, пока не услышала, как отец тихонько закрыл за собой дверь, после чего отправилась на кухню и полезла в шкаф, помялась немного и закрыла дверцу, не взяв бутылку. По телевизору показывали рекламу концерта в честь юбилея «Рэйнбоу Рекордс». Звук оглушил Эффи, словно рев трубы, она села на диван и уставилась на экран. Девушки улыбались и пели «Зимнюю сказку», а потом исполнили песню, ставшую своего рода гимном группы, – «Девушки мечты». Эффи закрыла глаза и прислушалась к звукам собственного голоса.
Реклама давно закончилась, началась какая-то передача, а Эффи все так и сидела с закрытыми глазами. Она не слышала телевизор, в ушах звенели слова отца «ты упрямая как осел!». Эффи редко бывала трезва в последнее время и сейчас, в редкую минуту трезвости, пришла к единственно возможному решению: завтра она пойдет в офис к Марти и снова станет заниматься своим делом – строить карьеру певицы. И не только ради самой себя, но и ради дочери.
7
Джимми, как ни старался, не мог остановиться, его правая нога сама притопывала. Как будто он уже на сцене, танцует джигу, и брюки-клеш развевались в прокуренном воздухе, наполнявшем комнату в доме Кертиса и Дины. И хотя стереопроигрыватель играл его собственную песню «Терпение», Джимми слышал музыку, тихо звучавшую в гостиной. Донни Хатэвэй, «Рождество». Да, сгладили старину Донни, подумал Джимми. Нет, ничем нельзя перебить лучший хит Донни «Гетто» – музыканты бьют в бонго, Донни подыгрывает на органе и импровизирует, прильнув к микрофону. Вот это драйв, подумал Джимми. А потом Джеймс Браун спел: «Скажите это вслух: я черный и горжусь этим!» Все настоящие соул-исполнители своей музыкой положили начало движению за права чернокожих, тем самым выразив солидарность со своими братьями на улицах, которые как настоящие воины сносили водометы, укусы полицейских псов и удары дубинок. Как воины и как настоящие мужчины. Это тебе не ерундистика, которую Кертис проталкивает в чарты. Джимми чуть ли не рот пришлось рукой затыкать, так хотелось озвучить эти мысли, но даже в наркотическом угаре Джимми понимал, что катить бочку на Кертиса не стоит. Особенно когда пытаешься убедить своего менеджера, что пора повести Джимми Эрли и «Рэйнбоу Рекордс» в новом направлении.
Голоса Лоррелл и Джимми на пластинке переплетались. СиСи кивал головой и тихонько подпевал, взяв за руку Мишель, которая не так давно обнаружила, что влюблена в своего продюсера. Лоррелл положила руку на колено Джимми, а второй тихонько поглаживала бой-френда по спине в надежде успокоить, а он волновался и кусал ногти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46