Он доставил мне массу хлопот, и я бы с удовольствием передала его в чьи-нибудь другие руки, однако никто не хотел его брать, а мне пришлось напомнить себе, что бедняжка ни в чем не виноват.
Вскоре мне надо было уходить на работу, а вернуться я должна была примерно к полуночи, потому что в субботу мы закрывались немного раньше, и я была в панике, не зная, как мне поступить с незваным гостем. Он наверняка проснется в мое отсутствие и испугается, обнаружив себя без одежды на нищем монмартрском чердаке. Неожиданно мне припомнилось, что в учебнике студента-медика говорилось о том, что человек, перенесший травму, может все забыть, и я представила себе, как он испугается...
А если я вернусь, а он все еще будет без сознания? Это будет значить, что он серьезно болен, и мне придется звать врача, сколько бы это ни стоило, иначе, не дай Бог, он умрет и меня обвинят в его смерти. Завернувшись в одеяло, я немножко посидела и подумала. Апаш Анри не заметил золотых запонок, и я их вынула из манжет, когда понесла стирать его рубашку. Я выдвинула ящик и убедилась, что они в самом деле золотые. Можно было бы их продать, чтобы заплатить врачу и купить для него еды, но я не посмела этого сделать, боясь, как бы меня не приняли за воровку.
Я подошла к буфету, который служил мне также платяным шкафом, подняла доску с пола и вынула маленькую шкатулку, в которой хранила свои драгоценности. Тут было мое свидетельство о рождении, свидетельство о рождении моей матери, ее обручальное кольцо, письмо, которое она написала мне перед смертью, ее молитвенник и пустой кошелек, куда я обычно прятала свои сбережения. И еще одно кольцо из мексиканского золота с выгравированными на нем инициалами Р.Д. Оно было мне велико, и я могла бы продать его, потому что оно принадлежало мне, но в тот день, когда оно стало моим, то есть около двух лет назад, я дала себе слово, что никогда с ним не расстанусь. Я улыбнулась своим воспоминаниям, и на глазах у меня появились слезы, но через минуту я уже сердилась на себя за излишнюю чувствительность. Запонки я положила в шкатулку и засунула ее обратно под пол. Я не бывала в своей комнате примерно часов двенадцать в день, и, хотя вряд ли она могла привлечь вора, рисковать мне было ни к чему.
К этому времени ветер и солнце уже почти высушили мое белье, так что мне пришлось опять лезть на крышу, а потом доставать утюг и приниматься за глажку. Свои вещи я отложила в сторону, а его рубашку, жилет и все прочее погладила и повесила на спинку стула.
В кошельке у меня оставалось двадцать су, и я решила прежде, чем идти в «Раковину», купить сыру и устриц, то есть что подешевле, и оставить на столе вместе с хлебом, молоком и медом, чтобы, если он проснется, ему было что поесть. Еще мне надо было оставить ему записку и объяснить, что с ним случилось, а также предложить ему, если он желает, отдохнуть у меня до моего возвращения.
Это тем не менее не решало всех проблем, потому что ни у меня, ни у него не было денег на кэб, и хотя у меня в воскресенье выходной день, следовательно, я могла пойти в его отель или пансион, оставалось еще решить, как нам быть ночью. Если он не будет спать, значит, я не смогу сделать то, что сделала этой ночью, а если он еще будет без сознания, мне ничего больше не останется, как идти в полицию, даже несмотря на угрозу разозлить мадам Бриан и потерять комнату.
Сначала надо было купить еды, а потом уже писать записку, так что я быстро накинула пальто, надела шляпку, еще раз посмотрела на спящего господина и, взяв сумку, пошла вниз, не заперев двери. Почему-то мне показалось, что нехорошо запирать его в моей комнате. Спустившись вниз, я постучала к мадам Бриан и сказала ей, что собираюсь оставить джентльмену еды и записку, если он к моему уходу на работу не придет в себя. Она слушала меня, вытаскивая шпильки из своей прически и вновь втыкая их обратно, что у нее служило признаком чрезвычайного волнения, а потом покачала головой и сказала, что я сглупила, приведя к себе иностранца.
Спорить тут было не о чем, так что я поддакнула ей с виноватым видом и пошла дальше, предупредив, что вернусь через десять минут. Но так получилось, что я немножко задержалась. В одном месте у меня на пути жарили цыплят, и мне пришлось подождать, потому что я подумала, что холодная куриная грудка как нельзя кстати придется человеку, который, наверно, проснется зверски голодным.
В итоге у меня остались три су, и это было совсем неплохо, потому что для себя у меня еще была еда. Впрочем, она мне была нужна только на воскресенье, потому что в субботу я рассчитывала поесть на кухне в «Раковине» во время перерыва с половины девятого до девяти. В понедельник же мне должны были заплатить. Мне повезло, что я работала у папаши Шабрье, так как он с самого начала платил мне вперед за неделю, и это было редкой удачей, но он знал, что делает. Его ресторан очень зависел от английских туристов, и ему нужен был кто-нибудь для переговоров с ними.
Возвращаясь по Рю Лабар, я очень удивилась, увидав у дома номер восемь карету, перегородившую узкую улицу. Она была на четырех колесах и в нее были впряжены два откормленных и сильных, но очень изящных коня по сравнению с Першеронами, которые тащили омнибусы, известные как империалы, вверх и вниз по Монмартру. Кучер держал в руке кнут и настороженно озирался, потому что вокруг уже собрались любопытные.
Наверно, я очень глупа, но мне даже в голову не пришло, что карета может иметь отношение к моему безымянному гостю, пока я не поднялась на четвертый этаж, где, подняв вверх глаза, стояла мадам Бриан. С моего этажа доносился шум, в котором особенно выделялись два голоса, один из них – женский.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17