ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
«Мы осаждали Ратисбон…» – повторила про себя Юджиния и посмотрела на изящную крышку стола. На нем все осталось по-прежнему, как на прошлой неделе или как месяц назад. Ее книги – на своих местах. Вот ее перо, бумага, фотографии трех детей: свеженачищенные серебряные рамки, чистые, ни пылинки на стекле.
«Я могу открыть шкаф и выбрать новое платье. Могу принять ванну, вымыть голову, позвать Олив. Я могу встать. Лечь в постель. Могу выйти на палубу и пройтись…»
Мы осаждали Ратисбон,
За милю или две…
В коридоре суетливо забегали и зашептали. «Опять принесли поднос с едой, – догадалась Юджиния, – словно я хочу есть. Мой сын мертв. Что толку есть?»
– Джини! – позвали ее сквозь закрытую дверь. – Джини! Это папа. – Слова звучали издалека, как будто кто-то читал, а не говорил или плохо повторял, как бездарный актер в театральном спектакле. Юджиния никак не могла решить, что хуже: лгать самой себе или окружающим. «Когда обманываешь себя, – размышляла она, – другие непроизвольно с этим тоже соглашаются?»
– Джини, дорогая. Ты должна выйти. Тебе надо поесть, понимаешь. Или прогуляться на свежем воздухе… Мы вышли в открытое море, теперь… Земли не видно, так что тебе не придется… тебе не придется… – Отрепетированный текст не давался; отец Юджинии не годился на роль, которую брал на себя.
– …Кроме того, Джини, ты не пьешь и не ешь больше суток… Понимаешь, нам нужна твоя помощь. Бедный Джордж… ну… он буквально вне себя, не может остановиться и вообще… Мы не можем заставить его… – если словесные излияния и продолжились, то они не дошли до слушателя.
«Ах, ты, бедный Джордж, – повторила Южиния про себя, – подумать только, бедный Джордж. Напился, как сапожник, в кругу растерявшейся угодливой свиты. Винит себя в смерти сына. У меня, дескать, сердце кровью обливается! Наверное, думал, что все это сойдет ему с рук. Хотел тихо удалиться с лилейными руками и улыбочкой на лице. А теперь ждет, что все его будут жалеть!
Двадцать четыре часа. Один день. Вчера утром мы были в Кучинге. Днем отплыли. По-моему, время после ленча… и следующий день. Или утро. Надо вставать. И переодеться».
Но Юджиния оставалась в кресле.
Прошло какое-то время. В коридоре зашушукались: миссис Дюплесси произносила сентиментальные слова, доктор Дюплесси ее урезонивал; ненадолго по ту сторону двери появлялся Уит. Затем вернулся отец и заговорил об «упокойной службе», что это «сущая формальность… несколько псалмов, одна-две молитвы, не слишком обременительно… Из-за жары и все такое, Джини… нельзя больше откладывать… бедный малыш не выдержит… Ведь ты понимаешь, тридцать часов, это…
Затем последовало:
– …У тебя еще будут дети. Джини… Ты удачливее многих… Вот увидишь… И Джордж может… ну, ты и Джордж можете…
Юджиния приложила руку к животу и почувствовала, как он поднялся. «Спазм, тошнота, новая жизнь, – какое это имеет значение? И так плохо, и сяк тоже плохо. Когда видишь что-то и отворачиваешься или когда вовсе этого не видишь, разве это снимает с тебя вину? Если поддаешься невежеству и страху, соблазну пойти по легкому пути, разве снимаешь с себя вину?»
Юджиния встала, толкнула стул, подняла руки со стола. Пора переодеться. Она начала расстегивать пуговицы на манжетах, но они прилипли к материи, и никак не поддавались. На пальцах шелушилась темная корка, и когда Юджиния стаскивала рукава, на ткани остались красновато-рыжие полосы.
«Я сниму это платье и уберу подальше. Не позволю Олив чинить и чистить его. Спрячу в верхний ящик шкафа, и никто, кроме меня, его никогда больше не увидит».
Оставшись в сорочке и рваных чулках, Юджиния нашла большую кашемировую шаль, расстелила на полу и посередине положила платье. Тщательно сложила рукава, юбку и лиф.
…Сквозь гром орудий, сквозь огонь
Взмывали стремена:
Мчал верхового верный конь
До самого холма.
Юджиния продолжала свою работу; движения были мягкими, но соразмерными ритму стиха.
…Кто знал бы, что на скакуне
Со вздыбленною гривой –
Не муж, иссеченный в войне,
А юноша ретивый…
Юджиния свернула платье, затем перевязала сверток небесно-голубым поясом и спрятала в самый дальний уголок шкафа. «Это все, что у меня осталось от Поля», – подумала она и одновременно вспомнила последнюю страшную строку стихотворения.
Когда мама вошла в ее каюту, Лиззи удивилась, увидев, на ней зеленое шелковое вечернее платье, и без всякой задней мысли высказала свое изумление:
– Но ведь это вечерний туалет, мама! – сказала она и несколько грустно добавила: – Однако тебе очень идет.
Юджиния уловила в тоне старшей дочери легкую зависть.
– И тебе пойдет, дорогая, – ответила она. – Всему свое время. Ты вырастешь, прежде чем осознаешь это.
Но Юджиния пришла сказать не об этом. Так же, как не собиралась надевать вечернее платье. Просто оно первым попалось ей под руку, когда она сняла с себя платье, которое носила в Кучинге.
Юджиния села на кровать Лиззи, оглядывая опрятную уютную комнату, прислушиваясь к мирному тиканью фарфоровых часов и спокойному, убаюкивающему шуму волн. Небо было таким же голубым, и от него, и от воды, повсюду падали переливающиеся блики: на белую комнату, на потолок, на чистые столики, на комоды, на кровати и стулья, – все было таким же, как несколько месяцев назад. Поль мог бы находиться в соседней каюте, или с Уитом а палубе, или бегал бы где-то по большому и гостеприимному кораблю. Если забыть про здравый смысл, можно поверить во что угодно.
Она решительно вздохнула, положила руки на колени и начала разговор:
– Лиззи… – сказала Юджиния и поняла, что не имеет ни малейшего понятия, куда заведет ее разговор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209
«Я могу открыть шкаф и выбрать новое платье. Могу принять ванну, вымыть голову, позвать Олив. Я могу встать. Лечь в постель. Могу выйти на палубу и пройтись…»
Мы осаждали Ратисбон,
За милю или две…
В коридоре суетливо забегали и зашептали. «Опять принесли поднос с едой, – догадалась Юджиния, – словно я хочу есть. Мой сын мертв. Что толку есть?»
– Джини! – позвали ее сквозь закрытую дверь. – Джини! Это папа. – Слова звучали издалека, как будто кто-то читал, а не говорил или плохо повторял, как бездарный актер в театральном спектакле. Юджиния никак не могла решить, что хуже: лгать самой себе или окружающим. «Когда обманываешь себя, – размышляла она, – другие непроизвольно с этим тоже соглашаются?»
– Джини, дорогая. Ты должна выйти. Тебе надо поесть, понимаешь. Или прогуляться на свежем воздухе… Мы вышли в открытое море, теперь… Земли не видно, так что тебе не придется… тебе не придется… – Отрепетированный текст не давался; отец Юджинии не годился на роль, которую брал на себя.
– …Кроме того, Джини, ты не пьешь и не ешь больше суток… Понимаешь, нам нужна твоя помощь. Бедный Джордж… ну… он буквально вне себя, не может остановиться и вообще… Мы не можем заставить его… – если словесные излияния и продолжились, то они не дошли до слушателя.
«Ах, ты, бедный Джордж, – повторила Южиния про себя, – подумать только, бедный Джордж. Напился, как сапожник, в кругу растерявшейся угодливой свиты. Винит себя в смерти сына. У меня, дескать, сердце кровью обливается! Наверное, думал, что все это сойдет ему с рук. Хотел тихо удалиться с лилейными руками и улыбочкой на лице. А теперь ждет, что все его будут жалеть!
Двадцать четыре часа. Один день. Вчера утром мы были в Кучинге. Днем отплыли. По-моему, время после ленча… и следующий день. Или утро. Надо вставать. И переодеться».
Но Юджиния оставалась в кресле.
Прошло какое-то время. В коридоре зашушукались: миссис Дюплесси произносила сентиментальные слова, доктор Дюплесси ее урезонивал; ненадолго по ту сторону двери появлялся Уит. Затем вернулся отец и заговорил об «упокойной службе», что это «сущая формальность… несколько псалмов, одна-две молитвы, не слишком обременительно… Из-за жары и все такое, Джини… нельзя больше откладывать… бедный малыш не выдержит… Ведь ты понимаешь, тридцать часов, это…
Затем последовало:
– …У тебя еще будут дети. Джини… Ты удачливее многих… Вот увидишь… И Джордж может… ну, ты и Джордж можете…
Юджиния приложила руку к животу и почувствовала, как он поднялся. «Спазм, тошнота, новая жизнь, – какое это имеет значение? И так плохо, и сяк тоже плохо. Когда видишь что-то и отворачиваешься или когда вовсе этого не видишь, разве это снимает с тебя вину? Если поддаешься невежеству и страху, соблазну пойти по легкому пути, разве снимаешь с себя вину?»
Юджиния встала, толкнула стул, подняла руки со стола. Пора переодеться. Она начала расстегивать пуговицы на манжетах, но они прилипли к материи, и никак не поддавались. На пальцах шелушилась темная корка, и когда Юджиния стаскивала рукава, на ткани остались красновато-рыжие полосы.
«Я сниму это платье и уберу подальше. Не позволю Олив чинить и чистить его. Спрячу в верхний ящик шкафа, и никто, кроме меня, его никогда больше не увидит».
Оставшись в сорочке и рваных чулках, Юджиния нашла большую кашемировую шаль, расстелила на полу и посередине положила платье. Тщательно сложила рукава, юбку и лиф.
…Сквозь гром орудий, сквозь огонь
Взмывали стремена:
Мчал верхового верный конь
До самого холма.
Юджиния продолжала свою работу; движения были мягкими, но соразмерными ритму стиха.
…Кто знал бы, что на скакуне
Со вздыбленною гривой –
Не муж, иссеченный в войне,
А юноша ретивый…
Юджиния свернула платье, затем перевязала сверток небесно-голубым поясом и спрятала в самый дальний уголок шкафа. «Это все, что у меня осталось от Поля», – подумала она и одновременно вспомнила последнюю страшную строку стихотворения.
Когда мама вошла в ее каюту, Лиззи удивилась, увидев, на ней зеленое шелковое вечернее платье, и без всякой задней мысли высказала свое изумление:
– Но ведь это вечерний туалет, мама! – сказала она и несколько грустно добавила: – Однако тебе очень идет.
Юджиния уловила в тоне старшей дочери легкую зависть.
– И тебе пойдет, дорогая, – ответила она. – Всему свое время. Ты вырастешь, прежде чем осознаешь это.
Но Юджиния пришла сказать не об этом. Так же, как не собиралась надевать вечернее платье. Просто оно первым попалось ей под руку, когда она сняла с себя платье, которое носила в Кучинге.
Юджиния села на кровать Лиззи, оглядывая опрятную уютную комнату, прислушиваясь к мирному тиканью фарфоровых часов и спокойному, убаюкивающему шуму волн. Небо было таким же голубым, и от него, и от воды, повсюду падали переливающиеся блики: на белую комнату, на потолок, на чистые столики, на комоды, на кровати и стулья, – все было таким же, как несколько месяцев назад. Поль мог бы находиться в соседней каюте, или с Уитом а палубе, или бегал бы где-то по большому и гостеприимному кораблю. Если забыть про здравый смысл, можно поверить во что угодно.
Она решительно вздохнула, положила руки на колени и начала разговор:
– Лиззи… – сказала Юджиния и поняла, что не имеет ни малейшего понятия, куда заведет ее разговор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209