Возле первой избы немолодой мужик тесал топором бревно.
– Здорово, Микола.
– Вот на… Пантелей Романович. А я гадаю: кого несет?
Микола воткнул топор в бревно, распрямился.
– Заходи в хату, погостюй. Потчевать, правда, нечем особо, сами перебиваемся с мороженой бульбы на колодезную воду.
– Живы-здоровы? - степенно спросил Пантелей Романович.
– Бог миловал.
– Я думал, ты на дороге. К женке твоей ехал.
– Нема дурных. Как стали мобилизовывать, так я и ушел. Хай на них бес работает.
– Куриху начисто сожгли, - нахмурился Пантелей Романович.
– С людями пожгли, кто не убег. А кто убег, здесь осел, на хуторе. Голым голые. И скотину не успели увести.
– Сюда не заглядывают.
– Лесу боятся.
– А заглянут?
– Встретим. Гранатами. Нам терять нечего.
Микола говорил не таясь, Пантелей Романович свой, рабочий, чего от него таиться?
– Дело какое? Или так, в гости?
– Теперича только и гостевать… - сердито ответил Пантелей Романович. - Буряка ищем. Меняем на самогон.
– Вона!…
– Жить как-то надо. Вот и парнишечка ко мне приблудился, - Пантелей Романович кивнул на Толика, гладившего вздрагивающую Розу.
– А лошадь откуда?
– Немцы дали.
– Ну?
– Баранки гну. Самогон мы, стало быть, им… А на те деньги соль, дрожжи, еще какую продукцию… - Пантелей Романович хитро прищурился. - Вот нам уважение от них, лошадь, язви их!… Буряк нужен, Микола.
– Много?
– Сколь увезем. Поговори с соседами. Оченно нужен буряк.
– Почекай.
Микола ушел к соседнему дому. Ребятишки, крутившиеся во дворе, высыпали за плетень, окружили незнакомых. Будто ждали от них чего-то. Бледными были ребятишки, худенькими, заморенными. Видать, давно досыта не ели. Сердце Пантелея Романовича сжалось. Эх, дать им какого гостинца! Он даже пошарил по пустым карманам и вздохнул.
Вернулся Микола, следом шел обросший бородой до самых глаз мужик в расшитой холщовой рубахе поверх штанов, в валенках с калошами. Маленькие голубые глаза мужика светились из-под копны спутанных темных волос. Он был похож на сказочного разбойника.
Поздоровавшись, мужик подошел к Розе, похлопал ее по шее. Лошадь повернула к нему голову, ткнулась губами в плечо.
– Самогон нам ни к чему, - произнес мужик сиплым голосом. - Самогон расслабляет волю. А буряку дадим полную телегу. Правда, мороженого.
– Оно для гонки лучше, - кивнул Пантелей Романович. - Вам виднее…
– А в плату - лошадь.
– Чего? - не понял Пантелей Романович.
– Лошадь, говорю, дадите.
Пантелей Романович посмотрел на мужика озадаченно, потом усмехнулся:
– А кто ж телегу буряку потащит?
– Она ж и потащит. Только завтра. Поймите, товарищ, у нас посевная, а тягла нема.
– Посевная?
– А як же?… Или вы думаете: фашист пришел, сеять не надо? Надо. Партия так и сказала: сеять. Хлеб растить. Кормить народ, народных мстителей. Опять же армия наша придет. Придет, не сомневайтесь. Чем армию будем кормить? Раз есть решение - давай выполнение. В Куриху они больше не придут, - лицо мужика помрачнело. - Пусто. А мы поля наши, курихинские, колхоза "Путь Ильича" вспашем, - он поднял руку и потряс над головой кулаком. - Вспашем! Фашист смерть сеет, а мы жизнь сеять будем! Жизнь живее смерти. Жизнь не порешишь! Как ваше фамилие?
– Гудков.
– Как, товарищ Гудков, даешь нам лошадь на сутки?
– А вы кто будете?
– Бригадир колхоза "Путь Ильича". Теперь, считай, за председателя. Я и сам бы в лес ушел, да нутро гнилое.
– Здоровое у тебя нутро, товарищ.
Мужик улыбнулся скупо.
– Я не про сердце. Про живот. Даешь лошадь?
– Дам. И пособим мы вот с Толиком.
– Добре. Собирай баб, Микола. Пойдем пахать.
Только на другой день Пантелей Романович и Толик тронулись в обратный путь. На телеге лежали четыре мешка подмороженной свеклы, целое богатство по нынешним временам. Роза шла медленно, иногда даже останавливалась и стояла опустив голову. Ее не понукали. Устала лошадь. Наработалась. Не выдержать ей того, что человек выдерживает.
Позади, за сожженной Курихой, осталось черное, вспаханное поле, и раскрасневшиеся лица женщин, и зацветшие от работы молодые глаза.
И все вспоминался заросший бородой до глаз бригадир в рубахе навыпуск, одной рукой навалившийся на рукоятку плуга вместе с женой, а другой придерживающий живот.
Какие люди!
Телегу встряхивало, мягкая свекла в мешках давилась, и сквозь рогожу проступал алый сок. Будто кровь.

5
Ефрейтор Кляйнфингер старался не дышать. Неподалеку стоял сам комендант города, маленький полковник. От него пахло одеколоном, на тщательно выбритом лице глаза были закрыты и только усики, как у фюрера, чуть подрагивали.
А мимо шли эсэсовцы в черных шинелях, в касках. Потом лошади бесшумно потянули зачехленные минометы, ящики с минами. Копыта были обмотаны тряпками. Полковник стоял, не шевелясь, с закрытыми глазами.
Потом мимо провели собак на коротких поводках. Собаки шли рядом с проводниками и не огрызались, не тявкали: видать, тоже боялись полковника.
За первой колонной двигалась вторая, за ней третья.
"Ишь сколько! - подумал Кляйнфингер. - Будет дело. Партизанам капут".
Полковник Фриц фон Альтенграбов пропустил мимо все три колонны. Солдаты подготовлены отменно. Он удовлетворен. Теперь главное - марш-бросок.
Полковник взглянул на часы: девятнадцать десять. Начал накрапывать мелкий холодный дождь.
Да. Утром партизанского отряда не будет существовать. Только так. Утром он доложит в ставку, что в районе Гронска бандитов больше нет.
А в партизанском лагере разжигали костры. Пахло дымком. Двое бородачей, Сергеич да Михайло, и Семен метались от костра к костру, подбрасывая мокрые ветки. Дымить так дымить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101