Немцы сюда, на окраину, носу не суют. Полицаи, разве. Так от этих и отговориться и откупиться можно. Да… Такие дела… - Были б внуки, - сказал старик, - помога…
– За внуков ваших ничего сказать не могу, а подмога будет. Пришлем парнишечку. К тому воскресенью, Пантелей Романович, хорошо бы нагнать. Надо нагнать. С тем мальцом, что к вам придет, и на базар идите. Тот малец знает, кому самогон предложить.
– Еще дрожжи нужны… Сушеные есть… Маленько… Не знаю, забередят ли…
На другой день к Пантелею Романовичу заявился Толик. Дед молча впустил его в дом. Оглядел на кухне.
– Вроде признаю… Грибы продавал… А?
– Было.
– Зенками по углам шарил… или искал чего?
– Я не шарил, - сказал Толик.
– Про собаку спрашивал.
– Ну и память у вас, дедушка.
– Не жалуюсь.
– Собачник я, собак страсть люблю. А была у вас собачка, серая такая, лохматая?
Пантелей Романович вспомнил ласкового Киню, вздохнул:
– Собак не держу.
В воскресенье утром потянулись люди на рынок, базарный день. Кто мелочишку какую менять, кто поделки из дерева: ложки, плошки. А кто просто так, потолкаться, знакомого встретить.
Пошли и Пантелей Романович с Толиком. У старика в старой противогазной сумке несколько бутылок яблочного "первача".
Февральский ветер перетаскивал сухую поземку с угла на угол, словно рассыпал по улицам манную крупу. Она хрупала под ногами. Прохожих было немного, но все двигались в одну сторону - к рынку. Воскресенье.
На рынке толкался народ бедно одетый, в рванину, в тряпье. Надень что получше, еще чего доброго голым домой почешешь.
Если увидишь кого в добротном полушубке - полицай или кто другой из немецких "бобиков". Своих оккупанты не трогают.
Хотя был, говорят, такой случай. Немецкий патруль остановил в сумерках двух полицаев и, не обращая внимания на нарукавные повязки и винтовки за плечами, стащил с них новенькие овчинные тулупы.
Полицаи, конечно, стали орать, немцы им автоматами грозить.
А тут как раз машина идет. Полицаи руками замахали: стой, мол. Остановилась машина, вышли из нее офицеры.
Немцы руки по швам, тулупы под мышками.
Полицаи орут, друг друга перебивают.
Один офицер спрашивает у солдата, по-немецки, конечно:
– Ты кто?
– Ефрейтор Кляйнфингер, господин гауптштурмфюрер.
– А шубы чьи?
– Наши, господин гауптштурмфюрер.
– Чего же кричат эти люди, ефрейтор?
– Не согласные. Крикуны, господин гауптштурмфюрер. А здесь все принадлежит великой Германии!
Офицер отобрал у солдат тулупы, аккуратно оторвал от рукавов полицейские повязки, вручил их примолкшим полицаям, а тулупы бросил в нутро своей машины.
– Ефрейтор, разъясните этим господам, чтобы явились за шубами в штаб. Разберемся.
Машина тронулась и исчезла за углом.
– Слушаюсь, господин гауптштурмфюрер, - прокричал Кляйнфингер ей вдогонку, повернулся к полицаям, плясавшим на морозе, постучал заскорузлой варежкой по своему лбу и сказал укоризненно: - Думмкопфен!
А про штаб ничего не сказал. Все равно они по-немецки не понимают, а на их собачьем языке Кляйнфингер знает только: "курки", "яйко", "млеко", "расстрель" - эршиссен.
Полицаи потрусили по снегу, верно жаловаться своему начальству. Солдаты потопали посередине улицы - патрулировать дальше. А тулупов тех больше никто не видел.
Так что в хорошей одежде лучше не ходить, а тем более на рынок.
Немцев толчется немало: меняют мелочь на мелочь, продают сахарин, хлеб, консервы, а то и немецкие часы-штамповку, которые ни один часовщик не починит. Встали - выбрасывай.
Пантелей Романович терпеливо бродил среди людей, никому товара не предлагал, прислушивался к разговорам. Встретил кое-кого из знакомых железнодорожников, перекинулся словом-другим. Толик все время куда-то отлучался, появлялся вновь, искал нужного человека. Он видел его один раз осенью и теперь боялся не узнать в зимней одежде.
И тут на рынке появился длинный, прихрамывающий немец-повар, который покупал у Толика и Златы грибы. Нос его, красный от мороза, свисал заточенной дулей. Толик очень обрадовался и обругал себя мысленно: как это можно не узнать немца? Да такого второго носа и на свете нет!
Следом за поваром шагали два одинаковых в аккуратных полушубочках мальчишки. Один вел на поводке серую лохматую собаку. Вот это номер! Павел и Петр! Киндер!
Толик растерялся. Что делать? А те двое идут за немцем и по сторонам не глядят. Ишь, важные птицы! Что же делать? Ведь все завалится! Еще здороваться полезут… Ну и пусть! В конце концов в одном классе учились.
Киндер завертел головой, принюхиваясь, тявкнул радостно и рванул поводок.
– Рядом, - строго скомандовал тот, что вел собаку.
Но Киндер не слушался, он нашел старого друга и взвизгивал от счастья. Тут и близнецы увидели Толика. Обрадовались, конечно, но виду не подали. Ни к чему сейчас встреча. Павел даже хлестнул Киндера поводком.
Пес обиделся, поджал хвост. Никак не мог понять, за что?
– Здорово, - решил поздороваться Толик.
– Привет, - ответил Петр.
Павлик дернул за поводок.
Толик подошел к Шанце.
– Гутен таг.
Шанце присмотрелся к нему, узнал, растянул замерзшие губы в улыбке.
– О-оо… Пильцен… Гробы… Гутен таг…
Толик тронул его за рукав.
– Вир хабен шпанс… Самогон… Гроссфатер…
– Самогон гут… Во ист дайн гроссфатер?…
– Коммен, коммен…
Толик тянул немца за рукав.
– Мальчики, не отставайте, - сказал Шанце Петру и Павлу по-немецки и пошел за Толиком.
Ребята с собакой пошли следом, и тут Киндер снова, как взбесился, стал рваться с поводка и лаять. Он почуял еще одного старого друга - Пантелея Романовича.
– Убери собаку!… Страсть не люблю… - сердито прикрикнул Пантелей Романович.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101