- У вас здесь очень мило! Когда вы последний раз были в Берлине, фрау Гертруда? - спросил фон Ленц.
– В двадцать шестом году.
– О-о… Вы не узнаете свой родной город. Правда, сейчас он несколько потускнел. Война.
– Да. Война не красит города.
– Зато красит настоящих мужчин!
Гертруда Иоганновна покосилась на крест на его мундире.
– За что у вас крест?
– За Францию.
Чайник закипел. Гертруда Иоганновна разлила чай в чашки. Ей очень хотелось поскорее избавиться от надоедливого собеседника, а обер-лейтенант бесшумно помешивал чай ложечкой и рассказывал о лошадях в своем имении, поскольку узнал, что Гертруда Иоганновна была наездницей, а стало быть, знает толк в лошадях.
Наконец чай был выпит. Обер-лейтенант встал.
– Разрешите откланяться, фрау Гертруда.
– Всего доброго, господин фон Ленц.
Она не протянула ему руки.
Он поклонился, пошел к двери, открыл ее, но, словно что-то вспомнив, вернулся:
– Кстати, фрау Гертруда, не подскажете ли, где можно починить замок чемодана?
– Что? - оторопело спросила Гертруда Иоганновна.
– Я спрашиваю, не подскажете ли, где можно починить замок чемодана?
Не может быть… Чопорный обер-лейтенант Фридрих фон Ленц!… Совпадение?
Обер-лейтенант ждал.
Она заставила себя улыбнуться:
– В этом городе проще купить новый чемодан.
Фон Ленц кивнул и тихо сказал по-русски:
– Вот и хорошо. - Перешел на немецкий: - Вам, наверно, очень трудно?
Гертруда Иоганновна смотрела на обер-лейтенанта растерянно. Все так неожиданно, даже невероятно! Он улыбнулся.
– Вы думаете, мне просто принять вас за то, что вы есть на самом деле?
– Трудно, - тихо ответила Гертруда Иоганновна.
Он понял, что она ответила на первый вопрос.
– А я даже не немец по происхождению. Кончил немецкое отделение университета. Как мое произношение?
– Безукоризненно.
– Но чего это стоит!… Вы ведете себя очень правильно. Товарищи вами довольны.
– Но я ничего еще не сделала!
– Вы сумели сделать главное. Стать тем, чем вы стали. Эта война долгая. Ваша задача - оставаться фрау Копф. Товарищи вас найдут сами. В крайнем случае обратитесь к владельцу слесарной мастерской Захаренку. Конечно, под удобным предлогом. Вы эту мастерскую должны знать.
Гертруда Иоганновна кивнула.
– Пароль: "Не найдется ли у вас трех спиц для дамского велосипеда?" Ответ: "Смотря какой марки велосипед". Ответ: "Пензенского завода". Запомнили?
Гертруда Иоганновна снова молча кивнула.
– Остерегайтесь Гравеса. Он большой подлец. И берегите себя. Впереди тяжелая борьба. Позиция, которую вы заняли, ключевая, говоря языком военных. А мы все теперь военные. Штатских нет. - Он улыбнулся. - Ну, прощайте, фрау Гертруда. Мне было очень приятно познакомиться с вами, - обер-лейтенант взял ее руку, склонился к ней и поцеловал. - Прощайте.
– Прощайте, господин обер-лейтенант. И спасибо.
Он обернулся в дверях:
– Советую: не забудьте пожаловаться на мое нахальство штурмбанфюреру Гравесу. При случае.

11
Полк стоял на Красной площади.
Утро было холодным. В хмурое серое небо из-за белых крыш выскакивали юркие патрульные "ястребки", проплывали с гулом под самыми тучами и исчезали за другими мокрыми крышами. А гул оставался, далекий, невнятный.
И если бы огромный, полуопустевший, ощетинившийся противотанковыми ежами и надолбами настороженный город вдруг остановил свое напряженное движение и замер на минуту, он понял бы, что глухой гул - артиллерийская канонада, отзвук недальнего отчаянного боя за Москву.
Иван Александрович Лужин стоял во второй шеренге. Лицо его, как и лица его товарищей, было суровым и сосредоточенным.
Длинные разверстые пасти репродукторов разносили по площади негромкий голос Верховного Главнокомандующего.
Выстроившиеся на площади красноармейцы напряженно вслушивались.
"…Несмотря на временные неуспехи, наша армия и наш флот геройски отбивают атаки врага на протяжении всего фронта…"
Ивану Александровичу привиделся Смоленск… Обожженные развалины. Смрад и дым. Черный, коричневый, сизый дым, от которого никогда, кажется, не откашляешься.
Резкий короткий вой мин. Тоскливый, протяжно нарастающий стон авиабомб, несущихся к земле. Захлебывающиеся от ярости пулеметы. Треск. Пальба. Голос человеческий, как стрекот кузнечика на фоне грома мчащегося поезда.
Товарищи падают и снова подымаются. А иные остаются лежать на взрытой, израненной земле, и опаленные солнцем и боем лица их заливает восковая желтизна.
А серые волны фашистов накатываются и накатываются. Скрежещут гусеницы танков. Пушки выплевывают огонь. Вот окутался вонючим дымом один танк. Другой. Третий… Серые фигуры автоматчиков ломаются, падают. И тоже остаются лежать.
Здесь дерется полк Зайцева. Здесь фашистам не пройти. Они споткнулись и шлепнулись мордой о горящий Смоленск. И может быть, впервые поняли, что блицкриг не получился. Нет. Не получился.
"…Три четверти нашей страны находились тогда в руках иностранных интервентов…" - звучало из репродукторов…
"О чем это?" - подумал Иван Александрович, ошеломленный видением боя, таким ясным, словно это было не три месяца назад, а только что. Сообразил: "О восемнадцатом…".
"…В огне войны организовали тогда мы Красную Армию и превратили нашу страну в военный лагерь. Дух великого Ленина вдохновлял нас тогда на войну против интервентов…"
С десяток фашистских танков замерли перед окопами черными коптящими факелами. Между ними земля сера от мундиров мертвецов. Старшина Линь снял каску, утер рукавом пот и копоть со лба. Сказал:
– Маленькая передышка. Как у вас в цирке объявляют?
– Антракт! - произнес Иван Александрович шпрехшталмейстерским голосом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101