Василь пожал плечами:
– Вроде, старик…
– Один?
– Тихо.
Они снова прислушались.
– Показалось.
– Когда я свистнул, собака заметалась. Выходит, знает свист.
– И я бы свистнул - заметалась. У тебя в мозгах сдвиг на собачьей почве.
– Тихо, - Толик тронул товарища за руку.
На этот раз послышался смутный всплеск, потом другой, слабый, но отчетливый. На черной воде появилось еще более черное пятно, расплывчатое и длинное. Оно ткнулось в берег.
Василь и Толик подхватили скользкое бревно, подтянули, чтобы не унесло течением. Голый Каруселин вышел из воды, в темноте он смахивал на призрак, а не на человека из плоти.
– Вытирайтесь, - Василь протянул ему полотенце. - Быстренько. Одежда сухая?
– Подмокла немного.
– Надевайте. Мы еще штаны принесли и пальто.
Лейтенант торопливо оделся.
– Пошли.
Зашуршала под ногами осока.
Впереди шел Василь, за ним Каруселин, замыкающим Толик.
Когда вышли к забору, за которым лаяла собака, Толик приостановился. Дом едва намечался светловатым пятном сквозь сад. Кругом было темно и тихо. Только осторожно чавкала земля под ногами впереди идущих.
Толик двинулся следом.
Тетя Дуся ушла домой. Злата увела Катерину, как было условлено. Василь открыл дверь ключом, впустил вперед Каруселина.
– До завтра, - сказал Толик.
– Спасибо, - откликнулся лейтенант.
– Не на чем.
Толик шагнул от двери и словно растворился во тьме.

4
Филимоныч рассказал своему жильцу, что видел в городской управе артистку Лужину.
Флич не знал, что и думать! Он обрадовался, что Гертруда жива. Но как попала в городскую управу? К ним?
Старик утверждал, что начальник, у которого он требовал жалованья, лысый такой, важный, перед ней ковром стелился. Видать, она еще в большие начальники выскочила!
Ну в какие начальники может выскочить тихая домашняя Гертруда? Да, она - немка и могла как-то использовать свое происхождение. Допустим. Но выскочить в начальники!… Чушь какая-то!
Он бы встретился с ней. Но во-первых, не знал, где ее искать. Во-вторых, что он ответит ей, когда она спросит о сыновьях? Что? А она спросит… В-третьих…
Все время в памяти воскресал последний вечер перед эвакуацией. Он как бы восстанавливал его, выстраивал минуту за минутой и начинал ощущать смутную тревогу.
Почему Гертруда была так взвинчена? Почему сказала, что у нее плохое предчувствие, что с ней непременно должно что-то случиться? Почему, еще вечером, до ареста, велела присмотреть за мальчиками? Может быть, она знала, а не предчувствовала? Тогда почему не сказала прямо, что ее должны арестовать? Почему, наконец, не сбежала, не скрылась, если знала? В суматохе вряд ли стали бы ее так уж разыскивать. Ведь она никакого преступления не совершила. В этом он уверен. Твердо уверен. Он знает Гертруду столько лет! Она не способна на подлость, на измену.
А может быть, Филимоныч встретил вовсе не ее в управе? Мало ли похожих женщин? Просто и обознаться.
Но старик стоял на своем. Описал и голубое шелковое платье, как шуршало, когда шла. И как она держала голову, и светлые волосы валиком. И как она говорила по-русски, словно не по-русски.
Оставаясь один, Флич гонял по ладони монетку, слоняясь по комнате, придумывал новые фокусы, возился с аппаратурой, стряпал на кухне. А думал все время о Гертруде и о ее мальчиках. В то, что мальчики погибли, не верил. Как это погибли ни с того ни с сего, просто так? Немыслимо! Они доберутся до города, рано или поздно он их найдет. Зайдут же они в цирк!
Вот Гертруда оставалась загадкой. Что она делает? Как живет?
И еще: куда девался Мишель, дядя Миша, клоун Мимоза? Он ушел из цирка до эвакуации, неприметно. Куда? Где он? Жив ли?
Вопросы, вопросы, вопросы… А ответов нет.
Филимоныч все сторожил цирк. Хлопоты его о жалованье не увенчались успехом. Лысый отказал начисто.
– Управа вас в сторожа не нанимала. Платить не будем.
Филимоныч упорствовал.
– Я сторожу казенное имущество. Власть меняется, имущество остается.
Лысый его рассуждениям не внял. Тогда Филимоныч пригрозил пожаловаться самому немецкому коменданту.
Лысый выгнал старика взашей да еще приказал дежурному, тому, что сидел в вестибюле с белой повязкой, не пускать больше этого просителя в управу.
Так и сказал "просителя". Это очень рассердило Филимоныча, потому что он не просил, а требовал!
– Ну, погоди, господин, хороший! Придешь за имуществом - кукиш дам! Хоть расстреляй! - крикнул он лысому и пристукнул для твердости об пол деревянной ногой и клюкой разом.
И ведь как в воду глядел.
Пришли за имуществом.
Только не лысый, а артистка Лужина, и не одна, а с двумя немцами.
Немцы были в форме. Унтеры, как сообразил Филимоныч, еще когда они подходили. Один из них хромал. На Лужиной был светлый плащ с пояском, в руках бежевый ридикюль.
– Здравствуйте, старый знакомый, - сказала она улыбаясь.
– Здравия желаю!
Филимоныч встал, но калитку не отпер.
– Мы хотели бы смотреть кое-что в вагоншики.
– Никак нельзя, - отрезал старик.
– Почему?
– Вы от новой власти?
– Да… - неуверенно откликнулась Гертруда Иоганновна.
– Новая власть мне жалованья не платит, стало быть, и имущество не подлежит.
Немец, который помоложе, что-то спросил. Лужина ответила, и все трое засмеялись.
– И давно не платят?
– С самого приходу. А лысый еще и обозвал.
– Лысый?
– Этот, что финансовый отдел в управе.
– Господин Рюшин?
– Может, и Рюшин. Вам виднее.
Артистка что-то сказала немцам, и снова они засмеялись.
– Карашо. Я беру вас на службу.
– Это как?
– Так. Я - владелица гостиница и ресторан. Там будет кабаре. Представления. Как у нас в цирке. Это все, - она махнула рукой в сторону цирка, - тоже мой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101